– Смотри, как прекрасны осенние клены! – улыбнулась Эстер. – И как пахнет дивно цветами. Это хризантемы, Аннушка?
Анна молча кивнула.
Она все сделала так, как просила Эстер, только не смогла не сказать Мареку – понимала, этого он никогда не простит. Сказала и про отца.
На это он ничего не ответил.
Сказала про ключ и документы. Он ответил, чтобы она все забрала себе.
Она отказалась:
– Ну нет, я не согласна. Я к этому не имею никакого отношения. И потом, ты же знаешь, мне ничего такого не надо. А у тебя дочь, будет невестка! И дай бог, будут внуки!
Себе на память Анна оставила одно кольцо, свекровь его любила. Скромное колечко с темно-синим сапфиром. Все остальное Марек увез в Тель-Авив.
Обручальное кольцо матери Марек носил на длинной цепочке.
Едва успев насладиться жизнью с молодой и веселой женой, умер пан Ванькович. Марек на похороны отца не приехал. Не пошла и Анна, но спустя какое-то время цветы на могилу все-таки принесла.
Их ежегодные путешествия и частые звонки продолжались.
Анна жила своей тихой, размеренной жизнью.
Его дети выросли и, как всегда, не очень оправдывали надежды.
С Широй все было по-прежнему: бурно, ярко, динамично – и немного утомительно.
В общем, шла жизнь.
* * *
Он позвонил ей к вечеру, лежа в своей спальне и любуясь интерьером. Отчитался, что полет прошел легко и он даже поспал.
– Конечно, у нас жара, а кто ожидал другого? Да, душновато, но это нормально. Завтра поеду на море. Как ты, Анна? Как себя чувствуешь? Как нога и все остальное? Рада, что дома? Ох, как я тебя понимаю! Ну все, дорогая. Привет нашему саду и всему, что мы когда-то любили. Обнимаю тебя – и спасибо! Как за что? За все, Аннушка, абсолютно за все.
Он и вправду был рад оказаться дома – он любил этот дом.
Он соскучился по детям – по их нытью, жалобам друг на друга, обидам, шумным ссорам и всплескам смеха.
Он с удовольствием смотрел на жену, все еще молодую и стройную, интересную и яркую, с горящими глазами и знакомой скептической усмешкой на красивых и чувственных губах.
И еще – он очень скучал по Анне.
С той самой минуты, когда с ней расстался.
И жили они долго и счастливо…
С утра полил дождь. С одной стороны, ничего удивительного, дождь в мае совсем не редкость. Майский дождь прибивает пыль, смывает остатки зимнего безобразия в виде окурков, огрызков, фантиков и собачьих экскрементов. Дождь – это свежесть, озон. Дождь – это омытая молодая зелень, чистый асфальт. Словом, дождь – это прекрасно. Если ты вчера не помыл машину… А Даша помыла.
«Ладно, – вздохнула Даша, глядя в окно. – То, на что мы повлиять не можем, надо просто принять».
Суббота, выходной день, май, начало дачного сезона. А впереди целое лето. Даше этот сезон и старая дачка по барабану – молодость прошла, а вместе с ней исчезли шумные компании с шашлыками и вином, сидение до рассвета, опухшие от поцелуев губы и обещания, которые, как правило, оказывались пшиком.
Потом дача – это Полинка. Ее розовая коляска под яблоней, недовольный писк, торчащие из коляски ножки в вязаных пинетках. Бутылочки, соски, погремушки и, конечно, бессонные ночи. Полинкина дача – это запах пригорелого молока и манной каши, поносы от тайно съеденной с грядки клубники, разборки с подружкой Наташкой, ор на всю улицу и любопытные соседи, выглядывающие из-за забора.
Дача – это мама в полосатом шезлонге с напряженным выражением на лице и в голубом сарафане, с книгой или с журналом. Дети ее достают, и мама скрывается в доме. Ее комната на втором этаже. Самая тихая, самая уютная и самая красивая. Ее оборудовал папа. Нет, слово «оборудовал» здесь не подходит – папа ее сочинил, придумал и в конце концов осуществил свои замыслы. Потому что папа маму боготворил. Такое бывает. Вот к Даше никто и никогда так не относился: ни папа, ни тем более мама. Ни муж и ни дочь – еще чего! Дашу любили, но как-то спокойно, разумно, без всяких экзальтаций и пылких восторгов.
Она была обычным ребенком, училась средне, талантами не блистала, красотой не отличалась – чего ее боготворить?
А мама была богиней. Мама была и остается красавицей – высокая, с роскошной фигурой даже после рождения дочки, длинноногая, с пышными светлыми волосами, черными глазами, изящным носом и пухлым, соблазнительным, как говорил папа, ртом.
Она ничуть не уступала звездам мирового масштаба – ни нашим, ни зарубежным.
На маму оборачивались на улице, маме делали комплименты, в маму влюблялись юнцы и отцы семейств, маме предлагали руку и сердце, а в придачу квартиры в центре Москвы, непременно с прислугой, машины с водителем, дачи на гектарах земли и прочие, тогда еще не очень распространенные блага.
Маму приглашали сниматься в кино и на полном серьезе умоляли прийти в дикторский отдел Центрального телевидения. Мама знала себе цену, и это нормально. А уж если человеку твердить об этом с утра до вечера… Чем, собственно, занимались все, но главное, папа.
Мама долго не выходила замуж. Для того поколения двадцать шесть – уже старая дева. Года три, не теряя надежды, папа ходил вокруг мамы кругами. «Выходил, – смеялась мама. – Доконал».
Вообще мама смеялась редко – она была царевной-несмеяной. Много читала, много размышляла и мало говорила. Маму не интересовали сплетни, у нее не было близких подруг, и она говорила, что бабская трепотня ей не интересна и вполне достаточно общения с близкими. В общем, мама была вещью в себе.
Даша отличалась от мамы всем – обычная девочка, милая, но не красавица, болтушка и сплетница, имеющая кучу подруг и обожающая шумные компании.
Мама была королевой, центром вселенной, а папа и Даша – челядью, обслуживающей императрицу.
Даша восхищалась мамой, гордилась и хвасталась. Идти с мамой по улице – восторг и счастье. Дашу не обижало, когда она слышала: «Надо же, чтобы у вас, Лариса Владимировна, и такая обычная дочь!»
И папа… Папа свое восхищение мамой не скрывал: «Ларочка, как ты сегодня прекрасна!», «Ларочка, как тебе идет это платье!», «Ларочка, какая у тебя прическа!».
Ларочка, Ларочка, Ларочка.
Всю жизнь только «Ларочка, любимая, моя девочка, ты самая-самая, второй такой нет, и как же мне повезло».
Но кроме слов и обожания было еще и дело – папа всегда все брал на себя: ходил за продуктами, относил белье в прачечную. Варил суп и делал жаркое. Чистил маме яблоко на ночь и ставил блюдце на тумбочку. Папа пылесосил, вытирал пыль, мыл окна. Словом, все нудные домашние дела, утомляющие женщин, делал папа. А прекрасная Ларочка царствовала и правила.
К тому же отец хорошо зарабатывал, не гнушаясь дальних и тяжелых командировок: три года в отдаленной провинции в Индии, два в Туркмении, в вагончике посредине степи и палящего солнца. Ездил в Томск, Иркутск, Магадан, на Дальний Восток. И все это для того, чтобы заработать и украсить Ларочкину жизнь. Сапфиры из Индии, песцовая шуба из Нерюнгри, банки красной икры и крабов с Дальнего Востока, туркменские ковры, чтобы было приятно ногам. Хурма, персики, виноград с самаркандского базара. Платок из Оренбурга, настоящий тончайший шелк из Ташкента.
