– Ты ее знала? – удивился Журавлев.
– Эх, парень, – вздохнула Тамара, – у нас тут ветер разносит. Горный ветерок. И горное эхо. Слышал про такое? В одном селе скажут, в другом отдается. Все я знала. Донесли. Баба из соседнего села, Любка Разведенка, бездетная. Бездетная и безрукая. Вот муж и ушел. Тридцать пять, ничего так, фигуристая. Я-то к тому времени давно расплылась. И говорили про нее, что на передок слабая, мужиков прям насильно затаскивает. Мне, если честно, к тому времени было вообще все равно. Надоел мне Жорик хуже горькой редьки – век бы не видеть.
Но смотрю – нет, к ней насовсем не торопится. Зачем? Дома чисто, вкусно, привычно. Как в санатории – все подадут, чистое и глаженое в шкафу. Я прям мечтала, чтобы он к ней ушел. Веришь, мечтала! Но нет, не уходит. А выгнать его не могу – дом-то его, родительский.
И климакс этот меня замучил, и пухла как на дрожжах, и ноги отекали, и сердце прихватывало, и давление.
Как-то я резко превратилась в старуху. Смотрю на себя и глазам не верю: а ведь еще не старая, а старуха. Ничего не хочу, только покоя.
А тут дети стали мне внуков рожать. Одна за другой. Ну и на лето ко мне. И правильно, а куда же еще, как не к родной бабке в село на воздух да на все свежее?
И тут мой свалился. Допрыгался, сволочь. Инсульт. Ногу тянет, рука болтается, речь – как корова мычит, ни черта не разобрать.
Ну, думаю, вали к своей Любке! Пусть она за тобой ходит. Все, развожусь! И за что мне такое? Как же, развелась! – Тама горько вздохнула. – Ага. Во-первых, девки мои, дуры, ор подняли: «Это наш отец, это твой законный муж! Это, то… Ты, мама, должна, ты обязана. А если бы такое случилось с тобой?» Ну рассмешили! Говорю тебе – дуры. В папашу. Со мной! Да если б такое со мной, он бы в тот же день меня в больницу сдал и ни минуты бы не раздумывал! А они, мои дочки? Думаешь, забрали бы к себе?
Журавлев растерянно пожал плечами.
– Не знаю, Там. Честно, не знаю.
– Зато я знаю, – оборвала его Тамрико. – Наверняка знаю! Горько мне об этом, но тебе могу – не взяли бы, Игорек. Ни за что бы не взяли. Одна на другую перекидывали бы, ругались как собаки, а не взяли бы, нет. Другие они, понимаешь? Совсем другие. Вроде и бабушку видели, и меня наблюдали. А нет. А может, и правильно? Зачем свою жизнь кому-то под ноги? Как я, например? Что я, счастливая стала от этого? Или Господь мне за мое благородство счастья, здоровья подкинул? Ага, как же. – Тамрико замолчала, вытерла сухой глаз ладонью. – Ну, в общем, ходила я за мужем почти четыре года. А Любка эта, – Тамрико усмехнулась, – не появилась ни разу. Хотя кто ее ждал, ты ж понимаешь. Похоронила я его и, прости господи, выдохнула. Освободилась. Все, руки развязаны, долг отдала, живи для себя, Тамара! Живи и радуйся. Только вот радоваться не получалось, понимаешь? Совсем. Потому что сил не осталось. Ни на горе, ни на радости. Болячки одни – вот что осталось. Болячки и обиды. За что со мной так?
Вот такие, парень, дела. Грустно, да?
– Да ладно, Там, – попытался утешить ее Журавлев. – Уверен, не все так мрачно. Ну было же что-то хорошее? Не могло не быть. Жизнь так устроена! Черно-белая жизнь. Дочки у тебя красавицы, внуков вон сколько, и все чудесные. Дочери обеспечены, все замужем. Дом какой – загляденье! Сад какой! Волшебство, а не сад. А природа вокруг? А горы, а реки? Опять же свобода. А как ты о ней мечтала? Шаркаешь еще, банки свои крутишь! Кстати, а сколько тебе?
– Все мои, – кокетничала Тамара, цифры не называла. Смешная. – Было хорошее, – задумчиво проговорила она. – Наверное, было. Но пересчитать можно по пальцам одной руки, парень. Поверь! Вот Тимур был в меня влюблен. Сосед. Тот, что делает бастурму. Все смотрел на меня, пялился. Краснел как рак, – хитро усмехнулась Тама. – И стеснялся. Хороший был парень, не то что мой дурачок. Жил он с матерью, отца не было. Беднота. Мать и пошла к моим родителям свататься. А мои отказали. Отец отказал. Сказал, что заике меня не отдаст! Ну как тебе? Да, Тимур заикался. И сейчас заикается. Зато смирный и работящий, непьющий и негулящий. Жила бы я с ним как у Христа за пазухой. Как Нанка-дура живет, жена его. Ни мозгов, ни внешности, а счастливая. Вот такие, мой милый, дела.
Да и мне Тимур нравился – подумаешь, заикается! Но отца ослушаться не могла, не принято. Тогда еще было не принято. А сейчас… сейчас, кажется, все принято.
Мои старики давно на кладбище. Сестру забрал сын – он далеко, в Каунасе. Хороший парень получился, заботливый. А сестра мне все завидовала: у тебя, Тамка, три девки! Повезло! Одна не останешься. А у меня один сын. И невестка будет – какая? Бог знает… А видишь, как получилось – и сын отличный, и невестка прекрасная. Эля, литовка. Заботливая, добрая.
Ну ладно! Что я тебе все это вываливаю! Нет, мне сейчас хорошо. Правда хорошо! Что может быть лучше свободы? Весь год сама себе хозяйка. Хочу – лежу перед теликом, хочу – сплю, хочу… Что хочу, то и делаю! И ни перед кем не пляшу, не приседаю. А летом внуков привозят, хлопотно, но я ж, считай, целый год дурака проваляла, силенок подкопила. Правда, в этом году мои на море рванули, в Турцию… Море, говорят, детям необходимо… Может, и так, может, правы…
Тина с Мананкой на море вместе, а Эка в Тбилиси, к родственникам мужа своих повезла. Ну так – значит, так.
Долго грустить Тамара не умела – поплачет, повспоминает и давай хохотать. Смешная тетка. Хорошая, добрая и смешная.
Покрикивала на Журавлева:
– Эй ты, лежебока! Смотри, в джинсы не влезешь! Совсем обленился! Давай топай в горы, за каперсами!
– Какими еще каперсами? – раздражался он. – Ты, Там, о чем?
– О каперсах, – смеялась она. – Ты что, каперсы не видел?
Он мотал головой.
– А зачем? Я в Москве без них обхожусь, и ничего.
– Без каперсов никак, – терпеливо объясняла она. – Они и в солянку идут, и в соус с горчицей, и к рыбе, и к мясу – да ко всему! А полезные какие! От ревматизма помогают, от щитовидки. А ты говоришь! Давай, давай, собирайся! Мне это уже не под силу, а тебе в самый раз. Вот, банку держи! Ремень на шею, и вперед! – На горле странной, широкой банки крепился ремень. – Еще свекор мой делал, царствие ему небесное.
Тамара подробно объяснила, как растут каперсы.
– Только с молочаем чины не перепутай, они похожи. Но чина ядовитая, слышишь?
Журавлев отмахнулся:
– Да слышу я, слышу.
А Тама продолжила свой ликбез:
– Кустарник колючий!
– Еще и колючий, – возмутился Журавлев.
– Колючий, – кивнула она. – В метр высотой. Листья такие мясистые, стелющиеся стебли. Ну и цветы – белые или чуть розоватые. А ты бери нераспустившиеся, бутоны – ну что, понял? Ладно, сейчас покажу. – И принесла из кладовки банку с остатками засоленных прошлогодних.
Журавлев потащился к горе. Кустарник нашел быстро, стал обрывать зеленые бутоны, но широкая банка никак не наполнялась, только дно было еле прикрыто.
