Лет в одиннадцать парень стал убегать. Кира и Журавлев вместе искали его по больницам и моргам, по ментовкам и случайным друзьям. Находили. Отмывали, откармливали. Читали нотации. Просили по-хорошему, пугали плохим. Бесполезно: парень продолжал убегать на три дня, на пять. На неделю.
«Сукин сын! – злился Журавлев. – Во что превратил бедную мать, ее жизнь! Да и мою заодно».
Издерганная бессонными ночами, Кира превратилась в законченную неврастеничку.
– Знаешь, что он мне наговорил? – кричала она. – Нет, не скажу! Потому что умру от стыда! Понимаешь, сдохну, если повторю!
В пятнадцать начались наркотики, трава, какая-то химия, клей. Несколько раз мальчика клали в больницу. Папаша как испарился – рядом был Журавлев. Испарились и их с Кирой отношения – из любовников они превратились в друзей.
– Если бы не ты, – твердила она, – меня бы давно уже не было.
Как он мог уйти от нее, как мог оставить? Вот и звонил почти каждый вечер: что да как, какие дела? Если было совсем плохо – срывался и ехал. Среди ночи, под утро. Боялся, что она что-то с собой может сделать. В очередной раз спасал. Иногда подкидывал денег. Жалел бесконечно, потому и не уходил. Иногда они спали. Понимал, что это неправильно, глупо, нечестно. Но это ее успокаивало:
– Неужели ты меня еще хочешь, Журавль?
А потом появилась Лолита. Господи, ну и имя! Что там в голове у родителей, когда называют так дитя?
Хорошенькая, с точеной фигуркой, с такой грудью, что закачаешься. Глупая челка, круглые, наивно распахнутые, хлопающие глаза. Девочка-кукла, он и купился. Ага, как же. На деле оказалось, акулка с мелкими зубками. Акулка из мутной воды. Она хотела устроиться и этого не скрывала.
– Ну, это не со мной, – смеялся Журавлев. – Не теряй драгоценного времени!
Лолита, понимая, что он прав, собирала манатки и уходила. А потом возвращалась – через месяц, через полгода.
– Что, неудачно? – притворно вздыхая, спрашивал он. – Не склалось?
Усаживаясь поглубже и поудобнее в кресле, она со вздохом кивала:
– Ага. Такой сволочью оказался, ты даже не представляешь!
– А сюда зачем? – желчно осведомлялся Журавлев. – Здесь не гостиница.
– А куда мне идти? – И наивно так глазками хлоп, хлоп. И слезки, слезки. Текут не переставая. Актриска из дешевого сериала. – У тебя есть что-то покушать? – всхлипывала она. – Меня от голода просто тошнит!
– Поесть, – зло бросал Журавлев и шел на кухню.
– Что? – переспрашивала Лолита.
Нет, здесь не было жалости – какое! Все про нее понимал. Знал, она тут же свалит, если на горизонте появится что-нибудь стоящее. Не обольщался, но… хотел. Смотрел на ее бесконечные ноги, на высокую грудь и сглатывал слюну. Сто раз давал себе слово: да ни за что! Стелил ей на кухне: раскладушка, подушка, одеяло. И прислушивался к ее шагам. Уф, в туалет, слава богу. Как же. Вскоре она возникала у его кровати.
– Иди к себе, – отворачиваясь, бурчал он. – Иди, слышишь?
– Слышу, – хихикала Лолита. – Я не глухая. – И забиралась к нему под одеяло.
«Как можно меня уважать, – думал он, косясь на ее шею и грудь, – если я противен себе? Но как же хороша, стерва! Вот и ведусь как пацан».
Но как же потом было противно, мерзко и стыдно, как будто вляпался во что-то липкое, склизкое, чрезмерно сладкое и оттого тошнотворное.
Ну да, отказаться от нее он не мог, мечтал об одном: чтобы однажды она насовсем исчезла. Ах, как он желал ей богатого и надежного спутника!
* * *
Почистив гору фундука – ох и ничего себе, сам удивился, – ушел к себе. Взял «Кортик» и блаженно вздохнул: теперь счастье не на дни, как в начале отпуска, а на часы и минуты. Значит, будем ловить минуты. Открыл книгу и не заметил, как задремал. Проснулся от деликатного покашливания и покрякивания за дверью. Шаркающие Тамарины шаги то приближались, то удалялись вместе со вздохами и похекиванием. Не выдержав, она постучала в дверь.
– Да не сплю я, не сплю! – гаркнул Журавлев. – Что ты там шуршишь! Заходи, коль разбудила.
Дверь осторожно приоткрылась, и в проеме показалось перепуганное, встревоженное и растерянное Тамино лицо.
– Кофе не хочешь? – заискивающе спросила она.
– Я-то хочу, – ворчливо ответил он, – а ты еще не напилась? Небось у Оксаны дали неслабо? Давление померяй, наркоманка!
Тама что-то залопотала, заохала и потопала на кухню.
Журавлев вышел во двор и со смаком вдохнул свежий, бодрящий вечерний воздух. Как же хорошо, господи! Вдали голубели и зеленели горы, пахло сушеной ромашкой и свежескошенной травой, кофе и сыроватой землей, пахло покоем и счастьем.
Он пил сладкий кофе, заедая его тонко нарезанным сулугуни: сладкое и соленое, любимые сочетания. А Тамара, подперев голову руками, сидела напротив и шумно вздыхала. В глазах ее плескались испуг и тоска.
– Слушай, Там, – не выдержал он, – у тебя что-то случилось?
Тамара не ответила.
– Нет, правда, – разозлился он, – я же вижу, что ты сама не своя! С Оксаной поругалась? Или с Тимуром? Или что-то с девочками?
Скорбно вздыхая, она продолжала молчать.
– Ну как знаешь! – разозлился он, со стуком поставив на стол пустую чашку. – Все интригуешь, актриса погорелого театра! Я прогуляться.
– Игоречек! – Его догнал тихий, отчаянный вопль. – Подожди! Клянусь, сейчас все объясню! Честное слово!
– А что сразу не рассказала? – желчно осведомился он.
– Скромность, – потупив глаза, ответила Тама.
И тут Журавлев от души рассмеялся.
Дело и вправду оказалось непростое. А для него так и вовсе неподъемное. Завтра в соседнем селе, пятьдесят, между прочим, километров, играли свадьбу Тамарины родственники.
– Дальние, совсем дальние, но ты же знаешь, как у нас с родней! Так вот, Тимур, сукин сын, заболел – давление у него, видите ли! Лежит плашмя, и Нанка орет, что никуда его не отпустит. Ну мне ли не знать эту стерву – это из-за меня, я тебе говорила! Я оказалась в труднейшем, Игорек, положении! – продолжала Тамара. – Не поехать не могу, будет смертельная обида. А поехать не на чем – автобусом тяжело и с двумя пересадками, а на такси – сам знаешь, во сколько встанет. В общем, спасай, выручай, на тебя, сынок, вся надежда!
– Нет, Там. – Журавлев пытался говорить твердо. – Все что угодно, но только не это. Сто верст туда и обратно, да еще в последний день перед отъездом! Правда – не обижайся! Но это совсем не ко времени, мне послезавтра в дорогу. Да еще на какую-то свадьбу, к незнакомым людям. Нет, дорогая, прости.
Тамара понимающе закивала:
– Конечно, конечно, я все понимаю! Это ты меня прости, о чем ты! Сама понимала, о чем прошу! Но тут еще одно дело. – Тамара запнулась. – Фотограф у них… в общем, пропал… Ну тот, что должен был снимать свадьбу. Три дня найти не могут, наверное, где-то запил. Он запойный, этот Гарик. Сволочь, конечно. А тут ты, Игоряша! Профессиональный фотограф, московский! Куда этому чучелу Гарику? Вот я и подумала. И денежки, а? Они хорошо заплатят, не сомневайся! Еще бы – столичный фотограф! А ты вкусно поешь, на обычаи наши посмотришь! Свадьба богатая, сын начальника милиции женится!
