Я снова смотрю на Элис и Уильяма в темноте, но различаю лишь силуэты. Я не смог бы жить без них. Весь мой мир сейчас крепко спит в полутора метрах от меня. Защищенные. Счастливые. Любимые. Здоровые. Это есть не у всех, и не для каждого жизнь становится сказкой. Вдруг я понимаю, что не дает мне уснуть: невыносимость наблюдать за тем, как жизнь вдруг делает людей хрупкими, уязвимыми и беззащитными перед жестокостью. Рак. Травмы. Несчастные случаи. Смерть. Как все это пугает меня, потому что никто не защитит мою семью от того, что так трагически произошло с Кэти и Адамом. Знаю, это эгоистичные мысли.
Я становлюсь слепым, принимая так много людей ежедневно.
Я снова ставлю чайник. Похоже, остаток ночи я буду думать, как не позволить этим мыслям поглотить меня.
Вторник, 19 октября
Я удаляю слово «дерьмо» и заменяю «требую» на «настоятельно рекомендую». Затем я перечитываю письмо. Да, жестко, но справедливо. Хирург-ортопед должен оценить его. На самом деле он вряд ли оценит, но это не главное. Главное — мой пациент Стэнли, 69-летний плотник на пенсии, чью операцию по полной замене коленной чашечки отменяли уже четыре раза. Поскольку Стэнли — джентльмен, он каждый раз реагировал вежливо и терпеливо. К черту! В таком случае я буду его кулаком, стучащим в двери ортопедического отделения. Пока он терпеливо ждет, его второе колено изнашивается из-за неравномерно распределенной нагрузки, а риск снижения функциональных возможностей повышается, поскольку он двигается все меньше и теряет уверенность. Теряет независимость, что повышает риск преждевременной смерти. Вежливой преждевременной смерти.
Нет, Стэнли.
Я отправляю письмо злым, но приносящим удовлетворение щелчком мыши. А едва закончив, иду к Джасперу предупредить, что на нашу клинику опять может поступить жалоба.
Вторник, 23 октября
Неужели это происходит?
Сидя напротив Дементора и доктора Фила, двух старших врачей-партнеров, и менеджера Джаспера, я медленно киваю, когда после 15-минутной похвалы они осторожно выдергивают чеку гранаты и переходят к ежегодной оценке моей деятельности. Они говорят, что я, вероятно, не очень хорошо работаю в команде и это их немного беспокоит. Я в ступоре. Такого я точно не ожидал. Моя первая реакция — шок. Хочется встать и уйти, попросту сбежав от критики. Мне с детства тяжело ее принимать. Затем я понимаю, что бегство — опрометчивый поступок и, более того, странный. Вместо этого я предпочитаю молчать, стараясь игнорировать обезьяну в своем мозгу (у всех нас она есть). Именно она поощряет принятие необдуманных решений.
Я продолжаю сидеть, не говоря ни слова и пытаясь дышать медленнее, чтобы утихомирить выпрыгивающее из груди сердце. Дементор заполняет тишину и подробнее говорит о том, что же их так беспокоит. Он объясняет, что я не использую все ресурсы, к которым у меня есть доступ, а именно не обращаюсь к старшим врачам-партнерам, чей многолетний клинический опыт может быть полезен для оптимизации планов моей работы с пациентами. Таким образом, мне следует обсуждать с ними свою работу, особенно более сложные случаи. Я медленно киваю. Я скисаю. Меня словно вербально избили.
Доктор Фил надевает боксерские перчатки и целится мне в голову, продолжая объяснять, что недостаток работы в команде и коллективных обсуждений приводит к более односторонним и менее традиционным планам работы с пациентами. Я снова киваю и спрашиваю, могут ли они привести мне примеры, чтобы мне было понятнее. Они не могут. Джаспер поднимает руку для словесного апперкота.
«Это довольно общее наблюдение», — говорит он.
Закрыв лежащий передо мной блокнот, я даже не удосуживаюсь кивнуть на столь размытый комментарий. Меня либо сейчас уволят, и в этом случае уже не понадобятся никакие записи, либо сохранят работу, но перечислят так много моих недостатков, что я просто не успею их записать. Шок сменяется внутренней борьбой, и мне сложно не показывать ее. Я усердно работаю и всегда делаю все возможное для своих пациентов. Я никогда не ищу легких путей и всегда стараюсь помочь, когда вижу, что другие врачи не предпринимают активных действий.
Внутренняя борьба оказалась непродолжительной, и ее сменяет боль. Моя гордость уязвлена. В глубине души мне хочется расплакаться, как бы жалко это ни звучало. Я всегда считал себя отличным командным игроком, способным быть как лидером, так и ведомым, и меня еще никогда не критиковали за это. На самом деле меня обычно хвалили за командную работу. Поэтому сейчас я до глубины души ошеломлен только что сказанным. Я задерживаю дыхание и думаю об Элис и Уильяме, абстрагируюсь так минуту или две, и у меня в голове проясняется. Ясность вытесняет смесь негативных эмоций. Работа имеет отношение не только ко мне, но и к моим близким, к поддержке моей семьи.
Я нуждаюсь в этой работе лично и финансово. Мы нуждаемся в ней. По этой причине, взяв себя в руки, я говорю, что непременно приму к сведению все, что мне только что сказали, а также последую их советам по самосовершенствованию. Все благодарят меня, и я собираюсь уходить. Будучи британцем, я, разумеется, тоже благодарю их за критику.
Я всегда стараюсь помочь, когда вижу, что другие врачи не предпринимают активных действий.
Вернувшись в кабинет, я смотрю на часы: первый пациент войдет через пять минут. Я очень надеюсь, что меня ждет простое измерение давления, поскольку не в состоянии сейчас делать что-то более серьезное. Мне нужно позвонить Элис, чтобы услышать ее голос и получить подтверждение, что я командный игрок. Не мог же я ошибочно считать себя таковым так долго. Как бы глупо это ни звучало, я чувствую себя слабым и уязвленным. В моих парусах нет ветра. Однако я не могу позвонить жене. Похлопав по карманам брюк, я понимаю, что где-то оставил свой гребаный телефон, и прибегаю к плану Б. Просто лежу на смотровой кушетке пять минут, размышляя, что делать дальше.
Среда, 24 октября
Мертвая тишина. В моих парусах до сих пор нет ветра. Я снова и снова проигрываю в голове вчерашний день. Кстати, я нашел свой телефон, оставленный рядом с мусорным ведром.
Пятница, 26 октября
Я подхожу все к той же недавно построенной клинике с ярко-синим знаком Национальной службы здравоохранения. Я вхожу в ту же большую коричневую дверь. Поднимаюсь по той же лестнице. Отпираю дверь того же кабинета. Включаю тот же компьютер и забываю полить все тот же хронически обезвоженный цветок. Тем не менее все теперь кажется другим. Я все делаю осознанно. Осознанно разговариваю с другими врачами. Осознанно общаюсь с персоналом регистратуры. И осознанно стараюсь казаться командным игроком.
Осознанно все порчу.
Хотя прием уже начался, я не приглашаю первого пациента, потому что не хочу. С ежегодной оценки моей работы прошло менее сорока восьми часов, и я никак не могу избавиться от неуверенности и сомнений в своих силах. Прямо сейчас мне хочется вернуться домой и заняться тем, что не заставит меня еще больше сомневаться в себе.
Дышать, например.
