Я киваю. Если учесть все это, ей повезло, что рак не успел распространиться. Я бросаю взгляд на часы, когда миссис Коллинс сворачивает больничный лист и аккуратно убирает его в сумку. Консультация длилась гораздо дольше десяти минут, но это не имеет никакого значения. Именно такие моменты и разговоры с пациентами укрепляют мою веру в профессию. Работа становится ценной. Именно поэтому я не отпускаю миссис Коллинс так долго. В итоге это она уходит от меня! Я хочу искупаться в ее позитиве и использовать его, чтобы не потерять собственную силу и мотивацию.
Она настоящая героиня!
Пятница, 8 марта
После нескольких кружек пива и фахитас с курицей (по пятницам Скиттлы всегда едят фахитас) мы с Элис не просто обсудили план, но и поставили его на колеса. Шаг первый: мы даем объявление о продаже нашей квартиры. Шаг второй: мы переедем в сельскую местность в июне этого года и, как я уже говорил, поселимся сначала в съемном доме, а потом уже купим свой. Шаг третий: чтобы первый и второй шаги были успешными, мне нужно уволиться из клиники и найти новую работу в сельской местности. К счастью, Элис графический дизайнер-фрилансер, поэтому она может работать, где бы мы ни находились.
Простой, но надежный план.
Допив пиво и переев фахитас и сыра, я растягиваюсь на диване. Положив ноги на Элис, я выдыхаю с облегчением и говорю: «Когда нужно это сделать? Когда мне сказать коллегам, что я ухожу?»
Это риторический вопрос. Элис, тоже объевшаяся, поворачивается ко мне со своей стороны дивана. Я вижу, что она беспокоится за меня, ведь она понимает, что уход с работы — неприятный процесс. Кроме того, она хорошо меня знает и понимает, что я боюсь подвести коллег. В тот момент, когда я собираюсь ответить на этот вопрос, в радионяне раздается шорох. Уильям наверняка только что перевернулся на живот и теперь обнимает игрушечного зайца Банни. Он уже наполовину съеден, и как минимум одно его ухо почти всегда пропитано слюной. Уильям днем и ночью спит с этим зайцем с самого рождения. Они единое целое. Я слышу этот шум, смотрю на Элис и думаю о приключениях, которые нам принесет сельская жизнь… Затем проглатываю тревоги и говорю: «Не волнуйся, дорогая, это будет очень просто». Я делаю паузу, а затем продолжаю: «Я скажу всем в конце месяца. Так у них будет время, чтобы найти мне замену».
Я действительно считаю, что так и сделаю.
Честно.
Понедельник, 11 марта
Сегодня все идет не так. Мой стол — это склад грязных колпачков от ушных термометров, манжет для измерения давления разных размеров, использованных латексных перчаток, еще не успевших переместиться в мусорку, и банок с мочой. Это метафора всего дня. Я ни о чем не могу думать, мой мозг перегружен. Он окаменел от необходимости выполнять требование за требованием целый день. Я пытаюсь написать ответ на три мигающих на мониторе сообщения от других терапевтов, но у меня не выходит: прямо сейчас я не в состоянии даже внимательно их прочесть. Мне уже третий раз за пять минут звонят из регистратуры. Безусловно, они хотят подсунуть еще какое-то дерьмо, чтобы я окончательно утонул. Я решаю проигнорировать этот звонок, как и предыдущие два. Последний пациент только что вышел из кабинета, вывалив на меня шесть сложных проблем, которые он специально копил. Чего люди реально ожидают? Неужели они думают, что я успею решить их проблемы за 10 минут, которые у нас в распоряжении? Ожидания пациентов, пребывающих в сказочном мире, часто не соответствуют реальности. Однако это мы виноваты, что так происходит.
Я с трудом перевожу взгляд на часы. Прием задерживается уже на сорок минут. Еще немного энергии покидает меня, когда я понимаю, что большинство из оставшихся пяти пациентов будут в бешенстве. Разумеется, при этом они будут ждать, что я решу их многочисленные проблемы за мгновение, как цирковая обезьяна. Когда я отрываю руки от расшатанного стола, раздается более громкий звук, чем я ожидал.
Прости, старый друг.
Меня окончательно выбил из колеи стресс сегодняшнего дня.
Я не справляюсь.
Я стискиваю зубы. Мое тело напрягается, хотя я этого не желаю. Мне хочется закричать. Честное слово, очень хочется. Все это слишком. Более того, я хочу расплакаться. В кармане вибрирует телефон — Элис звонит. Раньше, когда у меня были поганые дни, я старался сделать голос повеселее, чтобы она не волновалась, но сегодня впервые за долгое время не могу. Я выдыхаю, понимая, что сложные времена не только у меня. Последнее время Уильям постоянно плачет (мы думаем, у него зубы режутся), и изможденная Элис ищет поддержки. Что делаю я? Я ставлю собственный плохой день выше ее плохого дня. Она жалуется, а я жалуюсь еще громче. Какой я бесчувственный придурок! Я не только никак не поддерживаю ее, но и нагружаю несколькими мешками эмоционального быстросохнущего цемента.
Мое рабочее место — это склад грязных колпачков от ушных термометров, манжет для измерения давления, использованных перчаток, еще не успевших переместиться в мусорку, и банок с мочой.
На экране высвечивается четвертое сообщение, не более желанное, чем три предыдущих. Я просматриваю список задач, продолжая неконтролируемо ныть в трубку Элис. Сердце уходит в пятки. После окончания приема нужно написать огромное количество направлений к узким специалистам, и я говорю Элис, что мне нужно идти. Звучит сухо, отстраненно и вовсе не так, как мне следовало бы с ней говорить.
Через минуту Франческа входит в кабинет и садится. Ей двадцать один год. Я очень надеюсь, что ей просто нужен рецепт на оральные контрацептивы. Я выдавливаю из себя широкую улыбку и спрашиваю, чем могу помочь. Пока она ерзает на стуле, готовясь к нападению, я думаю, не пора ли начать формулировать вопрос следующим образом: «С какой ОДНОЙ проблемой я могу вам помочь?» Что-то должно измениться. Я, как и любой другой терапевт, не могу за 10 минут решить несколько проблем безопасно, эффективно и полно. Боже, я опять жалуюсь, но моей эмоциональной устойчивости скоро придет конец. Если вам интересно, почему так много терапевтов выгорают и уходят, то перед вами отличный тому пример — я, просто хороший терапевт. По крайней мере, я на это надеюсь. Однако сейчас я настолько ненавижу свою работу и то, что она со мной сделала, что готов встать и уйти, хотя все эти годы старался делать все возможное для людей, сидящих напротив меня.
Ухожу. Решено. Гребаная работа.
Сидя перед Франческой и выслушивая ее четвертую проблему (она рассказывает мне одновременно о боли в тазу, продолжающейся четыре года, и покалывании в правом указательном пальце, длящемся два дня), я знаю, что сейчас произойдет. И происходит. Я козел, настоящий козел и поступаю совершенно нехарактерным для себя образом, вытравливая ее из кабинета своей истерикой. Разумеется, я не могу прямо сейчас устранить твою боль в тазу, а что касается пальца, кто знает? Может, покалывание исчезнет еще через пару дней, так почему бы не проявить немного терпения и не подождать больше сорока восьми часов? Произнося эту тираду, я понимаю, что Франческе, вероятно, пришлось ждать этой консультации две недели. К тому же она даже не попала к своему постоянному терапевту. Я понимаю, как проблемы накапливаются, однако мне не становится от этого легче. Мы стараемся привлечь к терапии больше молодых врачей, однако численность терапевтов постоянно снижается. К сожалению, меня это не удивляет. Такие дни, как сегодня, у большинства терапевтов бывают каждую неделю.
