– Кому она должна была денег, – Морис посмотрел в блокноте, – Стефану Нильсону?
– Нет. Она сказала, что ей нужны были деньги на адвоката.
– На адвоката? Но это баснословные деньги.
– Она сказала, что вляпалась, – миссис Браун еле выдавила из себя столь несвойственное ей слово, – вляпалась в плохую историю.
– В какую историю, мадам?
– Я не знаю. Как только я пыталась поговорить с ней об этом, она впадала в истерику. Я больше не заводила таких разговоров.
– Скажите, а адвоката вы видели?
– Нет, да и где я увижу, я была только дома.
– А как его звали?
– Я не знаю, детектив.
– Хорошо, так вы продали два самых дорогих дома?
– Да, мистер Морис.
– И заселились в этот, что подешевле.
– И тогда всё наладилось? – перебила Глория. – Адвокат выиграл дело?
– Да, вроде бы всё было хорошо, я не знаю.
– А что с актёрской карьерой? – спросила Глория. – Этот человек, – она заглянула в блокнот Мориса, – Стефан Нильсон, он помог ей?
– Да, ей давали роли, небольшие. В сериалах. Но они быстро закрывали их.
– Сериалы?
– Да. Потом ей давали другие роли, она снялась в нескольких клипах. Знаете, те, что под песни.
– Да, мы знаем, миссис.
– Ещё были театральные постановки, но она мечтала о большом кино.
– Так, когда вы продали дома? Когда были судебные разбирательства? До съёмок или после?
– После.
– Так вы не знаете, как звали адвоката? – спросила Глория.
– Нет, – покачала головой миссис Браун.
– А мисс Клетчер ещё не проснулась? Может, мы спросим у неё?
– Мы были бы вам очень признательны, вы могли бы позвать мисс Клетчер? – попросил Морис.
– Нет, я не могу её беспокоить.
– Может, мы сами к ней пройдём? – наседала Глория.
– Глория, – одёрнул её Морис.
– Но мы же ехали к Эмме Клетчер, почему мы не можем разбудить её?
– Я отведу вас к ней, – вдруг сказала миссис Браун и встала со стула, оправляя платье.
– Отлично, – сказала Глория.
«Может, мисс Клетчер больна, – подумал Морис, – лишь бы она была в своём уме».
– Пройдёмте, – сказала миссис Браун, стоя у входной двери.
– Но разве она не в спальне? – удивилась Глория.
Но мисс Браун уже вышла во двор.
– Мне кажется, она просто выпроваживает нас, – шепнула Морису Глория, – сначала во двор, потом за забор, а потом: здравствуйте, я вас не знаю.
– Пойдём, Глория, – пошёл к выходу и Морис.
– С радостью, – ворчала Глория. – Я бы уже ехала отсюда, по-моему, эта тётка сумасшедшая. Тебе не хочется спать?
– Нет, Глория, наливала она из общего чайника.
– Всё равно, что-то не так. Куда она нас ведёт?
Они вышли из дома и поспешили за миссис Браун. Женщина уже зашла за угол. Торец дома был весь покрыт зеленью, вьюны оцепили полздания, но совсем не виднелись с лицевой стороны. На заднем дворе стояли высокие клумбы, похожие на большие вазы, а в центре двора возвышалась статуя девушки с голубем в руках.
– Красивая статуя, миссис Браун, – сказал Морис, подходя к ней, – но где же Эмма?
– Здесь, – сказала миссис Браун, стоя возле статуи, окружённой цветами и деревьями, обступившими её.
– Где здесь? – остолбенела Глория.
– В этих цветах…
– Но вы же сказали, она спит?
– А разве нет? – опустила глаза женщина.
Теперь Морис понял, что было в ней странного. Это было отчаяние на грани безумия и неверия в происходящее.
– Когда это случилось, миссис Браун?
– Три года назад.
– Здесь её могила? Настоящая могила во дворе? – смотрела на статую Глория.
– Здесь её прах.
– И вы живёте здесь совсем одна? – спросил Морис.
– Нет, я не могу быть одна, – женщина как-то болезненно улыбнулась, – её душа всегда рядом, всегда. Вы чувствуете?
– Да, миссис Браун.
«Не дай бог такое почувствовать», – подумал Морис, когда они с Глорией уже садились в машину.
10 глава
– Скажите, ваш отец видел, что происходит с матерью? Он что-то предпринимал?
– Отец показывал маму психологам. По крайней мере, табличка на двери кабинета каждого из них гласила, что они тоже доктора. Доктор со сложной греческой фамилией Франопулос говорил, что всё происходящее абсолютно нормально, человек должен пережить, прочувствовать, выплакать. Разговорите её, – говорил он. Нужно разрешить себе страдать. Но никто из нас и не запрещал. Мне казалось, если отец начнёт разговаривать с матерью, то вскоре и сам запрётся в этой комнате. И тогда некому будет платить за дом, и жизнь станет ещё хуже, чем прежде. Врач номер два выписал успокоительное, маленькие белые таблетки в стеклянной затемнённой баночке, по четыре в день. Мать принимала их и больше не плакала. Её лицо ничего не выражало. Взгляд стал стеклянным, мимика – восковой, она смотрела не на нас, а сквозь нас, и это жутко пугало. Отец не разрешил допить курс и смыл пилюли в унитаз. Третий врач, которого мы посетили, был из города – мужчина преклонных лет с полуседой бородкой. Казалось, она начала седеть и вдруг забыла как. Полуседой с бородкой приезжал в наше захолустье раз в месяц по вторникам, и те, кто не доверял первым двум, ждали записи к нему. Он сказал, что маму нужно положить в стационар, не меньше чем на полгода, если меньше, то бессмысленно, и все пилюли бессмысленны, только комплексное лечение, только под присмотром врачей.
Отец был против такой терапии, психологию он считал лженаукой, а этих седобородых дядечек – недостойными звания докторов. Он пошёл к ним от безвыходности, оттого, что даже время не смогло вылечить его жену.
Третьего ноября у меня был день рождения. В этот день отец из последних сил пытался создать ощущение праздника. В верхний угол гостиной прибилось три шара, поздравительный плакат почти ровно висел на входе, пахло пирогом и воском. Это отец заранее проверял, горят ли свечи. Мама стояла в том же платье, с непривычной улыбкой на лице. Меня пугала такая улыбка. Но я старался не подавать виду. Я задул свечи. «Это мама испекла», – соврал папа. Я знал, что это пекла миссис Клаус, она жила на другой улице, и работала в кондитерском отделе местного супермаркета. Я поблагодарил мать и проглотил свой кусок шоколадного пирога.
«Вот твой подарок», – сказал отец, протягивая мне пакет. Я вытащил пару редких комиксов про супермена, они были запечатаны в плёнку. Я не читал комиксы, но отец не знал этого. Ещё была коробка с медицинским набором. В сверкающей металлической ванночке лежали новенькие: скальпель, зажим и ножницы. Отдельно лежал стетоскоп.
