– Эх, помню себя в их годы, – вздохнул Ронни, – какие были времена, мы с девчонкой закрылись в кладовой комнате и пробыли там до вечера.
– Неудивительно, что ты не учил психологию, – покосилась на него Глория.
– Эй, я анатомию изучал, женскую, – заржал Ронни, но вскоре умолк.
Он иногда вспоминал, что Глория была женщиной, вот и сейчас вспомнил. Ему даже стало неловко. Он даже подумал, что это первый признак наступающей старости, когда неловко от пошлых шуточек. Подумал так и взгрустнул.
Глория же почти не слышала Ронни: эти стены, аудитории, эти молодые студенты напомнили ей себя. Она ненавидела колледж. Все парни, что нравились ей тогда, смотрели на других девчонок, а Глория была совсем не формат. Её огромные рыжие волосы вечно лежали не так, как она их укладывала. Казалось, её ударило током, и причёска приняла весь удар. Её веснушки осыпали всё лицо, а под большими очками они казались ещё больше. Тогда она была совсем не в тренде, да и сейчас не вписалась бы. Глория услышала голос Мориса, он звал её с другого конца коридора, да и Ронни был уже там.
Кафедра физики располагалась в самом углу. Морис постучал в дверь и приоткрыл её.
– Оставь курсовую на столе, я проверю, как освобожусь, – донеслось откуда-то из-за стеллажей.
– Мы из полиции, сэр!
– Ой, – пара книг упала на пол, человек за стеллажами поднял их и поставил на место.
– Извините, если помешали вам, сэр. Вы не подскажете, где нам найти Анри Шатца?
– Чем обязан? – Показался невысокого роста человек. – Здравствуйте, – он пожал всем вошедшим руки, – здравствуйте, сэр, мадам.
– Вы – мистер Шатц?
– Так точно, я он и есть.
– Мы бы хотели поговорить об исчезнувшем профессоре из Принстона.
– О, так уже приходили полицейские.
– Они были из Нью-Джерси, сэр.
– Правильно-правильно, – сказал преподаватель, почёсывая бороду. – А вы, стало быть…
– А мы – местные. Полиция Бронкса, – Морис показал значок.
– Всё понятно, – учёный похлопал себя по карманам пиджака.
– Что-то потеряли?
– Очки.
– Они у вас на цепочке.
– О, точно, – засмеялся учёный, – дочь, знаете ли, подарила, чтобы я не терял, а всё равно теряю.
– Так вы знали, – Глория хотела сказать умершего, потому как уже представляла профессора Ланье на дне Гудзона, – вы знали пропавшего, мистер Шатц?
– Знал, знал, – вздохнул он, – мы познакомились несколько лет назад на одном семинаре. Часто переписывались, долго дружили, и вот с неделю назад господин Ланье любезно согласился провести со мной лекцию по физике на очень интересную тему. Вы знаете, колледж спонсируется католической церковью, и ребята здесь очень религиозные.
«Ничего себе, религиозные», – подумал Морис.
– Ну, не все, конечно. Но какая-то часть точно, – будто прочитал его мысли Шатц.
– Так.
– Вообще это в большей степени гуманитарный колледж, но несколько лет назад здесь открылся наш факультет, к которому мы пытаемся привлечь хоть какое-то внимание студентов.
– Понимаю.
– А господин Ланье занимается интереснейшими вещами в науке. Он знает так много. Например, вы знали, – учёный подошёл близко к Морису, чуть не задев его шариковой ручкой, которой он постоянно жестикулировал, – вы знали, – подходил он к каждому из троих, – что вскоре физика, а не какая-то там церковь, докажет существование Бога?
«О, приплыли, – подумал Ронни, – псих».
– Да-да, физика, понимаете. Профессор говорил на очень интересные темы.
– Значит, лекция прошла хорошо?
– Очень, очень хорошо, – всплеснул руками Шатц.
– Это вы посадили его в такси?
– Да, я.
– А номер?
– Не запомнил, – он как-то повинно склонил голову, – что могло произойти, я не понимаю.
– Пока вы были с профессором, ему никто не звонил?
– Нет, – покачал он головой, – ни ему не звонили, ни он не звонил. Всё так хорошо закончилось, такая лекция…
– Скажите, – спросила Глория, – у вашего профессора могли быть какие-то недоброжелатели? Может, кто-то завидовал ему, хотел перейти дорогу?
– Или он кому-то перешёл? – спросил Морис.
– Нет, что вы, что вы, – замахал руками профессор, – он был такой хороший человек.
– Вопрос денег тоже не стоял? Учёным же много платят? Премии, открытия, – влез Ронни, – он не должен был получить какую-нибудь там премию, ну я не знаю, за какое-нибудь там открытие?
Анри Шатц смотрел на полицейского как на идиота, снисходительно и с любовью, как и на всех своих учеников.
– Нет, ни на какую премию в этом году профессора Ланье не выдвигали, – уточнил Шатц, – и, если мне не изменяет память, после этого ещё никто не пропадал. Вы об этом хотели спросить?
– Об этом, об этом, – пробурчал Ронни.
– Так вы не предполагаете даже, что могло произойти? – спросил Морис.
– Любовница, – выкрикнул Ронни, – была у него любовница или нет?
Мистер Шатц как-то тяжело и обречённо вздохнул.
– Его любовницей была физика, господа. Наука, понимаете?
– Понимаем, – сказал Морис, – вы можете нам дать его домашний адрес?
– И адрес университета, в котором он работал, – сказал Ронни.
– Но он работал в Принстоне, – удивился Шатц.
– Вот-вот, адрес этого самого Прин… как там его? – уточнил Ронни.
– Хорошо, наверное будет лучше, если я всё же запишу, – сказал учёный и, вздохнув ещё раз, пошёл к письменному столу.
– Странный какой-то этот учёный, да, Морис? – спросила Глория, когда они уже вышли из кабинета и прошли достаточно, чтобы никто их не услышал, – и всё-то у него хорошо, и Ланье хороший, и лекция его хорошая. И Бога у него уже не церковь, а физика открыла.
– А Бога открыли? – удивился Морис.
– А как это называется?
– Не знаю.
– Официальный представитель – церковь же?
– Кого представитель, Бога?
– А как ещё сказать?
– Не знаю, – задумался Морис.
– Ну не физика же.
– Не физика, – согласился он.
– И всё у него хорошо, подозрительный тип, – не унималась Глория.
– Так если лекция и правда была хорошей.
– Ты не зришь в корень, Бенджи.
– Не-а, он никогда не зрит, – согласился Ронни, – а какой корень?
– Такой, что, когда у кого-то всё хорошо, на самом деле всё плохо.
