Морис не смог скрыть улыбки.
– Я понимаю, это звучит неправдоподобно. Но вы только подумайте, как бы всё обернулось, если бы, находясь в настоящем, мы могли исправить ужасы прошлого.
– Но разве тем самым мы не изменим настоящее?
– Нет, мы изменим одну из вариаций нашего прошлого. Настоящее останется таким же, изменится лишь прошлое. Неужели вам не хотелось что-то изменить?
Морис вспомнил себя в машине, ему было пятнадцать, рядом сидел отец.
– Сейчас даже психологии это по силам, не говоря уже о физике.
– Психологии это по силам?
– Конечно, я вам как психолог говорю.
– Вы психолог, миссис Ланье?
– Да, и представьте, на меня моя же психология не действует, – улыбнулась она, – никак не могу себя успокоить.
– Хорошо, если всё так, как вы говорите, но прошлое у нас в голове.
– Всё, что у вас в голове, детектив, можно перезаписать.
Он смотрел на неё непонимающе.
– Что вас тревожит? – спросила она.
– Много лет назад я совершил ужасное. Не специально, так получилось, – он вспомнил, что приехал совсем по другому делу, – простите, мне нужно побольше узнать о вашем муже.
– Подождите, детектив, – она взяла его за руку, – расскажите мне всё.
28 глава
Только с отъездом Конни я понял, что у меня нет друзей. Совсем нет, ни одного. У Конни было много знакомых, но они не общались со мной. Только сейчас я понял, что он делал мне одолжение, жалел, что ли. При любом случае он говорил: «Кто, если не я». Наверное, то же он говорил и обо мне, когда его спрашивали, если спрашивали. Могли и не спросить. Мало кто замечал меня, я как-то поздоровался с учительницей физики, она учила нас два года назад, потом дали новую. Она тоже поздоровалась, а после спросила: «Я вас знаю?» Я сказал, что учился у неё, и делал лучшие лабораторные, она долго прищуривалась, всматривалась, ковыряла старую память, потом улыбнулась и сказала «Да». А я понял, что нет, что она ничего не вспомнила, но тоже сказал «да» и закивал. Меня никто не замечал. Конни как-то сказал, что мне надо в разведчики, он как раз читал тогда про них, и сказал, что я бы отлично подошёл на роль, что в этом деле выгодно быть незапоминающимся. Чтобы тебя ни за что не вспомнили и черты не описали, даже под пытками. «Ни у кого нет такого лица, как у тебя, – говорил Конни, – у тебя лицо, как у всех, но ни у кого такого нет».
Все мои одноклассники жили какой-то своей взрослой жизнью, и только я жил непонятно какой. Непонятно, в каком я находился возрасте. Нет, я понимал, что завтра мне должно стукнуть пятнадцать, но никак не мог ощутить себя в этом. Старшая школа напоминала ярмарку тщеславия, каждый пытался в чём-то да выделиться. Ребята проводили закрытые вечеринки, вступали во всевозможные клубы. Клуб по защите тигров или белых медведей, клуб для любителей моды, техники, авто. В них вступали через знакомых, в общем, я никуда не вступал.
В старшей школе мало кого забирали родители. Каждый день кто-то да сдавал на права, а на следующий день приезжал на новом авто, или старом авто, их с лёгкостью можно было купить на полицейском аукционе за бесценок. Свой автомобиль стал для ребят символом взрослой жизни. Парни на спортивных карах днём подвозили девчонок до школы, а вечерами собирались за городом на гонки. Я после школы ехал домой. На всё том же школьном автобусе. На котором добиралось ещё несколько таких же ребят, как и я. Мне тогда казалось, что даже водитель смотрел на нас с сочувствием и подбадривал с каким-то наигранным весельем – ну давай, парень, до завтра/не скучай/ хорошего дня… и всё в этом духе.
Я не просил отца купить мне машину, я вообще редко о чём просил. Я знал, что мне подарят завтра, примерно догадывался. Я думал, это будет какая-нибудь медицинская энциклопедия или очередной инструмент. Весь год я хотел поговорить с отцом, но не знал, как начать. За ужином была брюссельская капуста, батат и мясо на пару. Мать впала в новую зацикленность – она не отходила от плиты, постоянно готовила, а потом убиралась. Да, она постоянно что-то протирала, а потом расстраивалась от отсутствия пыльных поверхностей. Как-то раз она пошла к нашим соседям с полным ведром тряпок и моющих средств. «Я слышала, у вас грязно, – сказала она, – разрешите мне убрать». Больше эти соседи с нами не здоровались, а мама так и не поняла почему.
Отец говорил, что организм человека иногда сам знает, как излечиться, если он подхватит занозу, то со временем сам вытолкнет её. Может, и психика могла самоизлечиваться, я не знал. Но мне кажется, она пыталась, не мама, а её психика, сама по себе, она пыталась избавиться от стресса, успокоить себя. Мы не мешали ей. На столе я заметил коржи. На подоконнике свежие фрукты. «Это на завтра», – сказала мама. Я сообщил отцу, что мне нужно с ним поговорить. Отец сказал то же самое. Мы пошли в мою комнату.
– Понимаешь, сын, – начал отец, садясь на кровать, – присядь, так будет лучше.
Я присел. Вот это «так будет лучше» совсем меня не успокоило, а скорее напрягло, когда говорят «так будет лучше», как правило, лучше уже не будет. Но я ждал отца. Слушал, как он молчал. Он тогда долго молчал. «Неужели они собрались разводиться?» – подумал я. Он не мог так поступить с матерью, я не знаю, почему так подумал, может быть, от страха, что вся забота о ней теперь ляжет на меня.
– Ты же не собираешься бросить маму? – спросил я.
Отец округлил глаза.
– С чего ты взял? Конечно, не собираюсь.
– А о чём ещё можно серьёзно говорить? – удивился я.
Тема разводов невольно засела в мою голову. В нашем классе трое отцов ушли из семей, а в параллельном из семьи ушла мать. Тогда же, проходя мимо учительской, я случайно подслушал разговор. Две учительницы математики и один учитель химии спорили о правах женщин и мужчин. Имеет ли право мать уходить из семьи, и что это за мать в таком случае – так рассуждал один женский голос. Вторая учительница говорила о равных правах и о том, что ребёнок считается общим и, если уж отцам свойственно взваливать всё на женские плечи, почему бы и женщине, хоть одной женщине, не взвалить всё на мужские. Учитель химии только раз предложил всем чаю, а всё остальное время молчал. Правильно, я бы на его месте тоже молчал. Рассуждать о праве женщины в присутствии женщины можно только в выгодном для них ключе, а тут каждая занимала противоположную позицию, и не приведи господи встать на чью-либо сторону.
Я не знаю, почему думал об этом тогда, может, потому, что отец до сих пор молчал. Его острые скулы были неподвижны, губы поджаты, глаза читали невидимый текст, будто перебирая слова.
– Так о чём ты хотел поговорить? – спросил я.
– О сексе, – отрезал он.
Я поморщился.
– Ничего в этом такого нет, – сказал отец, – ты уже взрослый, тебе завтра пятнадцать. Я не хочу каких-либо проблем.
– И я не хочу, – сказал я.
