Дневник также показывает, что генетику он предпочитает окружающей среде. Посещая Гонконг и встречаясь там с еврейской общиной, он поражен сходством между евреями Средней Азии и Европы. Этим высказыванием в пользу генетики дополняется мировоззрение Эйнштейна в области биологии308. Однако убеждение, что природа важнее воспитания, забавным образом противоречит тому, как он защищал географический детерминизм.
Другим интригующим аспектом убеждений Эйнштейна, открывающихся нам в дневнике, является его отношение к респектабельности и нравам. Есть множество примеров, в которых он выражает свое удивление зловонием и грязью (в основном в Китае), но при этом он также глубоко уважает чистоту и безупречные манеры японцев. Если вспомнить презрение Эйнштейна к буржуазной респектабельности, это противоречие невольно притягивает внимание.
Дневник вскрывает удивительные противоречия в личности Эйнштейна. Глубоко презирая национализм, он твердо верил в национальный тип. Несмотря на его сострадание к угнетенным, и даже временами стыдясь того, что невольно участвует в их эксплуатации, он явно придерживался взглядов ориентализма, защищал «просвещенную» форму колониализма, не всегда видел человека в представителе местных народных масс. Даже сочувствуя тяжелой доле некоторых туземцев, которых встречал, он поддерживал некоторые возмутительные расистские убеждения, особенно то, что касается якобы биологически обусловленной интеллектуальной неполноценности японцев и китайцев, наконец, он даже боялся господства китайской расы.
Дневник также помогает нам частично понять, как Эйнштейн воспринимал самого себя. Он часто представляет себя в ситуации, когда ему нужно выдерживать многочисленные атаки от целой рати окружающих его людей. В этом он символически принимает на себя роль героя, который отправляется в поход, – может быть, даже в крестовый поход или в миссионерский, – дабы распространить знание об относительности (то есть, косвенным образом, западную цивилизацию) среди «туземцев», даже сталкиваясь с их нередкими попытками «напасть» на него. Как пишет один из японских организаторов, Эйнштейна приветствовали в Токио «подобно генералу, которой возвращается домой с победой»309. Самопрезентация Эйнштейна как героя хорошо подходит к одной из его любимых цитат из немецкого стихотворения, которую он обычно использовал, чтобы иронически описать себя: «И здесь не дрогнул храбрый шваб»310.
Многочисленные примеры национальных стереотипов и расистские замечания, выраженные в дневнике, вызывают вопрос: как эти убеждения соотносятся с привычным общественным имиджем Эйнштейна-гуманиста? Как они могут сочетаться с его более известными публичными высказываниями и поддержкой прогрессивных идей? Как мог этот «символ гуманистических ценностей»310 вообще иметь такие предубеждения?
Одно из очевидных объяснений – в том, что этот путевой дневник писался не для публикации. Это были или записки для личного пользования, или, как уже говорилось ранее, записи для приемных дочерей, ожидавших его в Берлине. Это могло бы объяснить несоответствие между его более толерантными и осторожными высказываниями на публике и его простодушными и (временами) оскорбительными личными записями. Путевой дневник позволяет Эйнштейну исследовать инстинктивные и иррациональные стороны своего сознания, быть свободнее в выражениях своих личных предубеждений.
Другое объяснение в том, что Эйнштейн выступал за элитарность в том, что касается интеллекта. Его гуманизм заканчивается тогда, когда он думает, что нация интеллектуально слабее312. И, таким образом, можно заявить, что, хотя он публично и выступал за права человека, центром его вселенной была наука, а не человечество.
Еще одно объяснение: публичный имидж Эйнштейна как выдающегося гуманиста (в противоположность тому, как он поддерживал политически прогрессивные и либеральные акции) оформился позднее, чем был написан этот дневник. Этот имидж стал особенно популярен после Второй мировой войны.
Во время путешествия в Восточную Азию одним из главных испытаний для Эйнштейна стала задача узнать себя в другом и черты другого в себе. Мы увидели, что ему не всегда это удавалось. И все же мы не должны быть слишком поверхностны в наших оценках. Нас выбивает из колеи то, что мы видим тревожные тени на этом культурном символе и, соответственно, признаем, что у наших собственных личностей тоже могут быть темные стороны. В сегодняшнем мире, который становится все менее и менее толерантным, узнать себя в другом и найти черты другого в себе по-прежнему остается чрезвычайно трудным испытанием.
Путевой дневник
Япония, Палестина, Испания1
6 октября 1922 года – 12 марта 1923 года
6 октября. Ночь в переполненном поезде после встречи с Бессо2 и Шаваном3. Потерял жену на границе4.
7 октября. Восход солнца вскоре после приезда в Марсель. Силуэты строгих плоских домов, окруженных соснами. Марсель, узкие переулки. Пышные женщины. Растительное существование. Какой-то юноша честной наружности взял нас на буксир и притащил к ужасной гостинице рядом с вокзалом. Насекомые в утреннем кофе. Добрались до пароходства и до старого порта рядом со старым городом. У корабля5 – энергичное объяснение с мошенником, который ретировался с большой обидой, после тряски в тележке с чемоданами до гавани по ухабистым марсельским мостовым. На месте – только беглый осмотр багажа. Дружеские приветствия морского офицера. Уютно устроились в каюте. Встретил молодого японского врача, которого доктор в Мюнхене выставил вон с пламенным ультиматумом ко всем ученым Антанты6.
8 октября. Спокойное утро в гавани. Радостное приветствие полной русской еврейки, которая узнала во мне своего. Полдень, отправляемся, ярко светит солнце. На палубе буквально одни только англичане и японцы. Компания приличная, тихая. Когда покинули гавань, открылся удивительный вид на Марсель и на окружающие его холмы.
Затем прошли мимо крутых отвесных меловых утесов. Берег медленно удаляется влево. Беседа с европеизированным японским врачом Мияке из Фукуоки7.
4 часа пополудни, учебная тревога. Все пассажиры – надев спасательные жилеты, которые есть в каждой кабине, – должны прийти на проверку к месту спасательной шлюпки, которой они воспользуются в случае аварии. Команда корабля (все японцы): дружелюбные, без педантизма аккуратные, совершенно не индивидуалисты. Он (японец) не проблематичен, безличен, дружелюбно выполняет социальные обязанности, которые выпадают на его долю, без претензий и гордясь своим обществом и своей нацией. Отказ от своих традиций в пользу европейских не ущемляет его национальной гордости. Он безличен, но при этом не замкнут в себе; как существо прежде всего общественное он, кажется, не имеет никаких индивидуальных черт, о которых ему надо было бы молчать и секретничать.
9 октября, 4 часа утра, сильный шум. Причина: генеральная уборка корабля. Чрезвычайная чистота людей и предметов. Корабль надраен так, словно его вылизали. Уже становится значительно теплее. Солнце оживляет меня и стирает пропасть между Эго и Ид.
