Для меня областью высшего великолепия в японском искусстве являются живопись и резьба по дереву. Именно здесь проявляется то, что японец – человек с превосходно развитым видением, который наслаждается формой, неустанно перевоплощает события в художественной форме, переданной стилизованными линиями. Стремление копировать природу в стиле нашего реализма чуждо японцу точно так же, как и религиозное отвержение чувственного, несмотря на влияние буддизма с континента Азии, который внутренне так не соответствует японской душе. Для японца все познается через форму и цвет, согласно Природе, и вместе с тем отлично от Природы, поскольку надо всем довлеет стилизация. Он любит ясность и чистые линии больше всего остального. Живопись воспринимается прежде всего как выражение общего целого.
Я смог упомянуть только несколько своих сильных впечатлений, которые получил в эти недели, и ничего не сказал о политических или социальных вопросах. Об утонченности японской женщины, этого создания-цветка, я тоже промолчал, потому что здесь простой смертный должен уступить слово поэтам. Но есть еще одна вещь, которая не дает мне покоя. Японец справедливо восхищается интеллектуальными достижениями Запада, идеализирует науки, в которые и погружается с большим успехом. Но давайте не дадим ему забыть те замечательные черты, которые дают ему превосходство над Западом – художественное моделирование жизни, скромность и непритязательность в его личных нуждах, чистоту и спокойствие японской души.
Текст 5. К Санэхико Ямамото17
Киото, 12 декабря 1922 года
Многоуважаемый г-н Ямамото,
понимая, как много вы сделали для меня и моей жены во время нашего пребывания в Японии, я считаю своим непременным долгом сообщить вам следующее. Наш корабль18 отправляется из Модзи через 16 дней. До отъезда у меня нет перед вами никаких невыполненных обязательств. Поэтому, я думаю, будет несправедливым навязывать г-ну Инагаки и его жене наше присутствие в течение этого времени19. Как бы сильно я их ни любил, я прошу вас, пожалуйста, для успокоения моей совести, оставить нас с женой одних в Киото в течение этого спокойного периода. Вы уже сделали достаточно, организовав для нас такое длительное пребывание в этом чудесном городе. Я также прошу вас, пожалуйста, не отправлять никого в Фукуоку и Модзи, этим вы действительно окажете нам личную услугу. Настоящим я хотел бы выразить вам мою глубокую благодарность за предоставленную возможность увидеть эту замечательную страну и за то, что наша жизнь здесь была так приятна благодаря вашим неустанным стараниям и заботе.
С сердечным приветом ваш Эйнштейн.
Моя жена теперь не в Осаке, потому что я просил ее остаться в Киото. Я сделал так, потому что не знал заранее, что официально обязан присутствовать в Осаке20. Жена моя очень расстроилась, что причинила вам беспокойство по причинам, от нее не зависящим21.
Текст 6. К Гансу Альберту и Эдуарду Эйнштейну22
Киото, 17 декабря 1922 года
Дорогие дети,
теперь ты, д[орогой] Альберт, вот уже пару месяцев как студент23. Я часто с гордостью думаю об этом. Путешествие прекрасно, даже если Япония совсем меня вымотала. Я уже дал 13 лекций. Я очень рад, что оставил тебя, д[орогой] Альберт, в Цюрихе; я бы все равно не смог уделять тебе достаточно внимания, и твои занятия тебе важнее любой поездки, как бы приятна она ни была, где тебе нужно было бы так часто официально появляться на публике24. Японцы мне действительно нравятся, и, кстати, больше, чем все народы, которые я повидал до сих пор: они спокойны, скромны, умны, ценят искусство, тактичны, ничего ради внешнего вида, а все ради внутренней сути. Итак, теперь вы действительно получите Нобелевскую премию25. Начинайте искать дом26. Остальное будет куда-нибудь вложено на ваше имя. Тогда вы будете так богаты, что, Бог его знает, я однажды смогу попросить у вас взаймы, смотря как пойдут дела. Вернувшись домой (в конце марта или начале апреля), я сразу поеду в Стокгольм, чтобы получить премию. Когда после этого я поеду в Женеву27, я, конечно, навещу вас, я уже очень этого жду. И тогда мы решим, что мы будем делать следующим летом. Я решительно настроен больше не мотаться по свету так долго; но как знать, смогу ли я остановиться?
Вы, бессовестные, не пишете мне совсем; а писать в Азию теперь уже слишком поздно. Если хотите написать мне до моего возвращения в Германию, скажем, о доме, то пишите тогда в Испанию (Мадридский университет) или – если напишете быстро – в Сионистскую организацию в Иерусалиме. Я посылаю тебе, д[орогой] Тете28, несколько марок, которые у меня скопились во время путешествия.
Нежный привет вам и маме29, ваш <Альберт> папа
Текст 7. К Вильгельму Зольфу30
[Миядзима, 20 декабря 1922 года31]
[…]
Тороплюсь отправить вам более подробную информацию в дополнение к моей телеграмме32. Заявление Гардена, безусловно, ставит меня в неловкое положение и ухудшает для меня ситуацию в Германии; при том, что его нельзя назвать полной правдой, его также нельзя назвать полной неправдой33. Дело в том, что те люди, которые хорошо понимают ситуацию в Германии, действительно придерживаются мнения, что моей жизни угрожает определенная угроза. Признаюсь, до убийства Ратенау я представлял ситуацию иначе, чем после него. Принять приглашение в Японию меня заставила прежде всего тоска по Восточной Азии; другой причиной была нужда на какое-то время покинуть нашу родину, где обстановка стала напряженной уже давно и доставляет мне столько хлопот. Но после убийства Ратенау я, безусловно, с облегчением узнал о возможности надолго покинуть Германию и уехать от временно возросшей опасности, при этом не совершая ничего такого, что было бы неприятно моим немецким друзьям и коллегам.
[…]
Текст 8. К Джуну Ишиваре34
Модзи [между 23 и 29 декабря 1922 года]35
На память моему дорогому коллеге Ишиваре, с которым я видел так много прекрасных вещей, сотрудничал и чудесно болтал часы напролет. Он – один из тех немногих, с которыми я очень хотел бы размышлять и работать в духе товарищества, потому что, несмотря на все различия в наших традициях и происхождении, таинственная гармония существует между нами.
Альберт Эйнштейн. Модзи, 1922 год.
Текст 9. К Бансуи Цутии (Дои)36
[на борту Haruna Maru] 30 декабря 1922 года
Глубокоуважаемый г-н Цутии,
с большой радостью и восхищением я прочитал перевод вашего глубокого стихотворения37 и ваше дружеское письмо. Неважно, что вы крайне переоценили мои достижения38, если слова исходят из чистой души. Научный поиск на самом деле отличается от поиска художника. Последний, несомненно, разовьется, если он может чувствовать и видеть, если у него есть сила творить, выносливость и любовь к совершенному творению. А наука похожа на разгадывание головоломки или даже на игру в лотерею. Редкое ощущение счастья выпадает тому, кто находит что-то по-настоящему стоящее. Много чрезвычайно талантливых молодых людей работают до преклонного возраста, а эта суровая богиня не открывает им ни одной из своих глубоких тайн, она непредсказуема, ее мало интересует благородный поиск истины. И то малое, что она мне доверила, кажется колоссальным человеку несведущему, который не знает о достижениях моих предшественников и коллег-исследователей. Но как бы там ни было – я очарован вашими восторженными словами.
