– Вот, держите. – Анна поднесла воду к ее бледным губам. – Иви, мы должны отвезти ее к Джону, помоги мне.
Но Тесс оттолкнула ее.
– Нет! Нет! Оставьте меня! Я умираю!
Анна потрясла меня.
– Иви, прошу тебя…
Посмотрев на встревоженную подругу, я вспомнила о матери, о том, как она кричала, требуя, чтобы я ушла. Как в те последние минуты мы спорили.
– Иви, услышь меня, мы должны ей помочь!
И я вспомнила глаза матери, черные и горящие.
Ради моей крови…
Анна потрясла меня.
Твоей крови…
Крови твоей сестры.
Столько крови.
– Иви!
И мать откатилась, мертвая, в грязь. И я оставила ее.
– Иви! Очнись!
Пощечина. Это я почувствовала.
– Иви, ты была… Я не… прости, что я ударила тебя, мне нужна твоя помощь. Прости.
Я смотрела на Анну, а она все качала на руках Тесс, как ребенка, маленького и неподвижного.
– Прости.
Она гладила ее, она закрывала ее старые глаза.
– Прости.
19
Когда повисли сумерки, мы нашли в деревне все необходимое для того, чтобы похоронить мертвых.
Сломанной лопатой и затупленным топором мы рыли и рыли, пока не вырыли достаточно глубокую яму. Как близкие родственники, мы подняли на плечи тело Тесс и, нашептывая правильные слова, перенесли ее в могилу. Ту женщину, что смотрела, мы осторожно опустили на кровать, на которой она сидела. У нас не хватило сил, чтобы убрать упавшего мужчину с порога. Мы не знали, были эти двое мужем и женой, братом и сестрой или просто соседями. Знали только, что лисицы придут очень скоро.
Я смотрела, как Анна рвет лютики и кладет их на лица, которые даже не дрогнули. Когда холод пришел с полей, мы укрыли мертвых одеялами земли. Теперь они были в порядке, они были похоронены, упокоены.
Ветер гладил меня по щеке, и я все еще ощущала эту пощечину Анны. Я знала, что застыла, когда смотрела на Тесс и видела перед собой мать. Видела то, что с ней сделали.
– Все. – Анна вздохнула. – Нам нужно отдохнуть, Иви.
Я посмотрела на могилу, на разрушенные дома. Они были как черепа, лишенные плоти. Разбитые окна – как пустые глазницы, дверные проемы – как раскрытые рты.
– Да, но не здесь.
Вокруг тянулись поля, мы ехали обратно по тропе, что вела на дорогу.
– Смотри, Иви!
За той парой лошадей, запряженных в плуг, был сарай. Он ссутулился под дубом, который рос в одиночестве, как старый король в заброшенном королевстве.
– Туда!
Мы поскакали через поле, к лошадям.
– Погоди…
Анна спешилась и выпрягла лошадей из плуга. Но они только проводили нас взглядом сквозь плывущий дым и падающие тени. Я представила, как лошади неподвижно стоят и будут стоять так всегда, в ожидании хозяина, который не придет.
Старый сарай был пустым и сухим, а дверь болталась наполовину открытая. Преодолевая боль в мышцах, мы прокрались внутрь, тихо, как мыши, которые там прятались.
Лестница была приставлена к верхнему ярусу, куча старых мешков вместо постели. Все словно подготовлено для нас. Мое тело ныло от усталости.
– Помоги мне, Иви.
Анна принесла одеяло, притороченное к седлу Уголька, а я подняла ее сумку – она оказалась тяжелой.
– Сегодня мы хотя бы поедим.
У открытой двери на это одеяло она выложила хлеб и сыр, орехи, кусок ветчины и флягу с элем. И, словно дети на зимнем празднике, мы дорвались до еды в голодной тишине, мы впивались в еду зубами и делили на двоих, пока наконец больше уже не смогли есть.
– Ох, я сейчас лопну.
Анна вынесла мешок с овсом лошадям и покормила каждую, поглаживая их. А я смотрела на их тени, и песня завертелась у меня на языке. Я стала напевать на прощание уходящему дню, предвкушая сон, который манил меня к себе, и то, что ждало нас завтра. Город. Микин. Том Высокий. Высокий. Высокий.
– Что это за мелодия?
Завернувшись в плащ, Анна села рядом со мной, плечо к плечу. Песня пришла ко мне маленькими ножками, которые я помнила так хорошо.
– Это песня, которую пела мать. Моей сестре, чтобы она уснула. Или когда ей было больно.
Я отпила из фляги, ощущая, как по телу разливается тепло. Я отхлебнула еще.
– Спой ее для меня. – Анна взяла флягу. – Хочу послушать песню твоей матери.
Я проглотила сладкий эль, желая смыть боль, которая бродила внутри.
– Прошу тебя, Иви.
Анна погладила меня по руке. Мы смотрели, как день доживает свой срок. Я собралась с духом и запела – полям, окутанным сумраком, и лошадям, которые мирно паслись перед сном. Я пела Зеленоглазой Анне, которая положила голову мне на плечо.
Дилли До, моя Дилли Ди,
Дилли – плясунья этого дня.
Дилли луны, Дилли звезд,
Дилли грядущего рассвета,
Дилли Ди, милая Дилли,
Дилли До, Дилли Ду.
О, моя Дилли, моя плясунья…
Мое горло словно сдавила чья-то рука. Я опять отпила эля, но не могла проглотить и выплюнула его, подавившись.
– Я… прости. Я не могу…
Анна коснулась моей руки.
– Не извиняйся, – сказала она. – Иви, в чем дело?
Сначала я не поняла ее вопроса, но потом почувствовала, как слезы текут по щекам. Я отерла их, но они лишь побежали быстрее.
– Это все эль. – Я попыталась засмеяться.
– Это все песня твоей матери, – нежно возразила Анна. – Там, в деревне, с той женщиной, Тесс… ты думала о ней, правда?
Слезы не давали мне говорить.
– Иви, Иви, ты горюешь, и ты должна дать волю своему горю.
Тогда я посмотрела в ее зеленые глаза. В которых было столько заботы. Если бы только она знала.
– Ты скорбишь по матери. Ты скучаешь по своей маленькой сестре. Ну конечно, скучаешь.
– Я бросила их! Я их всех бросила!
