– Ну не надо же нас какими-то инопланетянами считать? Или, по русской пословице, «Иванами, не помнящими родства» – не знаю, есть ли английский аналог. Существенно, что мы ничего не забыли – и помним о вас очень многое. И хорошее, и другое.
– Тогда вам должно быть известно и наше британское право? По которому вина может быть лишь за уже совершенное. То есть, мы не можем отвечать за будущие грехи наших детей и внуков. А за прошедшее, ваш Вождь Сталин к нам счетов не имеет.
– Ваше Величество, представим что вы бы, как в романе Уэллса, совершили путешествие в любимую вами викторианскую Англию, 1885 год. И встретили бы там Джека Потрошителя – который на тот момент еще ничего не успел совершить. Однако, вы бы относились к нему, как к честному и порядочному человеку?
– Наши историки до сих пор спорят как о его личности, так и побудительных мотивах. И замечу все же, что приличных женщин от не трогал.
Ваше Величество, вы только что упомянули про британское право. Вовсе не склонное к милосердию – напомните мне, за сколько преступлений в тогдашнем вашем законе полагалась смертная казнь – однако занятия проституцией, при всем моем неуважении к этой профессии, в том списке не было. И замечу, про важное отличие британского права от принятого на континенте, а также и в той стране, где мы сейчас находимся. Если у нас в приоритете Кодекс, писанные статьи закона, то у вас – прецедент. То есть, если где-то когда-то какой-то судья в похожем случае вынес вердикт – ой, не завидую вашим законникам, ведь по моему убеждению, выучить статьи кодекса намного легче, чем все случаи во всех судах Британской Империи за последние столетия, ведь у вас случается, и совсем древность в спорах выплывает иногда? – но я сейчас не о том. А о том, что все эти слезы «да, он совершил это, но потому что был таким несчастным», могут быть терпимы лишь в сытое и спокойное время. Если же речь идет о выживании всего общества, то суд намного короче – ты сделал то, что мешает всем? Значит, ты должен быть удален из этого общества, территориально или физически – и никому не интересны твои тонкие душевные страдания и побудительные мотивы. И дело тут даже не в мести – а лишь в целесообразности, ради общего выживания.
– Положим, это скорее порядки Дикого Запада, а не цивилизованного мира. Или же – уже объявленной войны.
– А разве мы уже воюем? Я беседую с вами, не считая врагом. В отличие от тех, о ком вы слышали как о «полковнике Куницыне» – для которых «живой англосакс» это абсолютный нонсенс, вопиющий непорядок, который должен быть исправлен немедленно и самым радикальным способом.
– Вы хотите сказать, что «Куницын» у вас не один?
– Ваше Величество, вы и правда считаете, что у нас нашелся лишь единственный герой, кто вызвался бы – нет, не поехать на сафари поохотится на двуногую дичь, в стиле британских джентльменов, а ради искренне осознаваемого долга, «убей врага, сделай мир чище»? И неужели вы не знали, что «Куницын» это роль, а не человек? (эх, хоть так Вальке чуть помогу).
– То есть, вы ведете против нас войну – руками своих посланников?
– Ваше Величество, могу лишь сказать, что глобальная война здесь совершенно не в наших интересах. Мы хотим, чтобы небо над этим миром осталось синим. Но если кто-то захочет, подобно Гитлеру, радикально и навсегда решить русский вопрос – не обижайтесь, что мы тогда решим, что нам и вам здесь категорически тесно и кто-то должен уйти в небытие.
– Или же, если ваш народ решит переселиться в этот мир?
Я злорадно усмехаюсь. Думая – а сами англосаксы интересовались мнением аборигенов Австралии или американских индейцев?
– Это будет худший из вариантов. Можете ли вы понять, что тот мир – изгаженный, сгоревший, радиоактивный – остается нашим домом? Я живу здесь уже больше десяти лет, тут мой муж, дети – но я никогда не забуду, как было до войны (до этой войны, до Блокады, когда мои родители были живы и здоровы – но пусть Елизавета считает, что я говорю про другую войну). И мы уйдем оттуда лишь когда станет абсолютно ясно, что природа разрушена необратимо, и планета непригодна для жизни людей. Оттого, нам нужен ваш мир – как запасной аэродром, как знание, что даже в самом худшем случае, это будет еще не конец, а лишь начало. Но даже тогда не надо считать нас кровожадными варварами – мы придем сюда, чтобы жить здесь, а не повторить случившийся там конец света.
– Однако, насколько мне известно, «конец света» там устроила именно ваша страна?
– Ваше Величество, вам не приходилось умирать? Быть уверенной, что не увидите следующего рассвета?
– Я оставалась в Лондоне все время! – отвечает Елизавета – даже когда падали немецкие бомбы.
– И сколько лондонцев погибло от тех бомб, какая была вероятность у среднего британца умереть в той войне? – усмехаюсь я – знаю, Ваше Величество, что вы даже служили в Территориальных силах, это вроде нашего ополчения, водителем санитарного автомобиля. А мне приходилось убивать врагов самой, чтобы остаться в живых. И было – когда я сама считала себя мертвой!
Я вспоминаю Белоруссию, осень сорок второго, отряд «Мстители» – и как нас немецкие егеря загнали в болото, и мы готовились принять последний бой. И как я думала тогда, абсолютно спокойно – все же я успела за свою жизнь убить тридцать или сорок фрицев, и может повезет и сейчас не промахнуться – так что это будет выгодный размен. Немцы не дошли до нас какую-то сотню шагов – испугавшись трясины. А через десять дней меня вывезли самолетом на Большую Землю, вместе с ранеными – и начался новый этап моей жизни: Севмаш, «Воронеж», и знакомство с миром будущего. Я вспомнила, представила что могло быть иначе – и как после сказала Лючия, у меня было такое лицо, что даже ей стало страшно.
– Ну как вам объяснить… – продолжаю я – а вот, послушайте! Ваша поэтесса, Сара Тисдейл, написала это стихотворение еще в двадцатом. Вы наверное, знаете, как оно звучит в оригинале. А в следующем веке его будут читать с такой концовкой:
И никто, ни один, знать не будет о том,
Что случилась война, и что было потом.
Не заметят деревья и птицы вокруг,
Если станет золой человечество вдруг,
И весна, встав под утро на горло зимы,
Вряд ли может понять, что исчезли все мы.
[7]
– Попробуйте это представить. И понять – отчего нам дорого чистое небо над головой, но оно нам не нужно, если в том мире не будет нас.
– Я вас услышала – говорит Елизавета – но тогда, мы можем достичь согласия. Те круги, о которых я уже сказала, также считают, что конфронтация, тем более на грани атомной войны, бесперспективна и опасна – и очень желательно «разрядить ненужное напряжение в отношениях между высокими договаривающимися сторонами». Однако не способствует успеху то, что из переговоров исключен один из важнейших игроков – те, кого представляете вы, миссис Лазарева. Те, кто как вы сами признали, видят в нас непримиримого врага. И возможно, не в нас одних. Вы не боитесь, что эти миллионы «куницыных», привыкших воевать и убивать, вооруженных самых ужасным оружием, и будучи в положении, когда абсолютно нечего терять – поступят и с вами, как орды варваров с Римом?
