Около часа я бродил один по пляжу, слушая ее песню.
Немного раньше я написал, что Шелк позади нас. Что ж, так оно и есть. Но, Крапива, когда я сам оказался в том витке, который мы оставили позади нас, мастер Меченос некоторое время шел рядом со мной.
Он мертв, конечно. Он отправился сражаться с Тривигаунтом, и вполне вероятно, что они убили его. А если не они, то, несомненно, его убили двадцать два года, прошедшие с тех пор; он был уже пожилым человеком, когда я привел его во Дворец кальде по просьбе Шелка и расспрашивал о фехтовании. И все же он был там, и он здесь, потому что он есть в моей памяти и в твоей. «А что бы сделал Шелк?» — спросила ты. Что бы он мог сделать? Не только для нас (честно говоря, ты и я больше не имеем значения), но и для Нового Вайрона? Я сказал Перец, что злой народ не может иметь хорошее правительство.
Шелк стал бы молиться, конечно.
Джали мертва. Она умерла на руках у Крапивы.
Я ее убил.
Крапива вошла, когда я молился. Я услышал скрежет засова и звук открываемой двери, прервал свои молитвы и встал; это была она. Мы разговаривали, сначала здесь, на фабрике, а потом сидели на берегу в свете Зеленой, пытаясь найти Виток среди звезд. Мы рассказывали друг другу об очень многих вещах; когда-нибудь позже я смогу записать их или некоторые из них.
И ты заснула. Я положил тебя на песок и пошел в дом за одеялами, думая, что укрою тебя и буду сидеть рядом, пока ты не проснешься. Майтера проснулась, и я простоял на коленях около нее минуты две, пока мы шепотом разговаривали.
Когда я снова вышел на улицу с одеялами, то подумал, что ты уже ушла. Это чистая правда. Не зная, что еще можно сделать, я подошел к тому месту, где мы сидели. Тень, скрывавшая тебя, шевельнулась, и я увидел ее лицо.
Я позвал тебя по имени, ты проснулась и закричала. Азот был у меня за поясом, но я им не воспользовался. Я напал на Джали с кулаками, а когда она упала, ударил ее ногой, как делал Гагарка. Может быть, настанет день, когда я смогу простить себя за это.
Я не могу заставить себя написать подробности. Все, кто был в доме, высыпали наружу, сначала Бэбби, а за ним Шкура с карабином. Воцарилось большое смятение, и я, не зная, что Джали умирает, сказал только, что у нее начались судороги. Я внес ее внутрь и заставил всех выйти.
Они ушли — или ушли все, кроме майтеры, потому что я подумал, что она может пригодиться в качестве сиделки, — но ты вскоре вернулась с коробкой бинтов и мазей, которые мы держим на фабрике. Я положил Джали на нашу кровать; она корчилась так, что было совершенно ясно, что у нее нет костей. Она совсем не кричала и заговорила только тогда, когда ты обняла ее. Тогда она сказала тебе, что намеревалась убить тебя, и что я был прав, ударив ее.
— Он больше так не сделает, — пообещала ты ей.
Я поднес свечу к ее постели. Казалось, прекрасное лицо Джали было вылеплено из воска и жар пламени смягчал его; но этим пламенем была смерть.
— Я так долго хотела его... Ты рассказал ей о Крайте, Раджан?
Я отрицательно покачал головой.
— Он рассказал мне, — сказала ты, — что усыновил мальчика вскоре после того, как они с Сухожилием уехали, но мальчик был убит на Зеленой.
— Крайт был одним из нас.
Ты уставились на нее, и я сказал:
— Она — инхума.
Джали приходилось бороться за каждый вдох, и через минуту или две майтера прошептала:
— Я не думаю, что она расскажет больше.
Ты все еще держала Джали, но смотрела на меня во все глаза:
— Ты привел сюда инхуму? Ты же не мог этого сделать!
— Я думал, что она не причинит нам вреда. — Мне было трудно встретить твой взгляд, но я встретил. — Крайт и я... — Я не мог объяснить, хотя и попытался это сделать в другой книге, говоря холодными, черными словами, как сильно мы ненавидели друг друга и как много значили друг для друга.
Как будто заговорил труп из гроба:
— Крайт был моим сыном. И Сухожилия... Ты ведь догадался, не так ли, Раджан?
Я кивнул:
— Ты слишком много знала о нем, дочь моя. И слишком хотела узнать больше.
— Ты думаешь, мы не заботимся…
— О ваших детях? — Я начал было отрицать это, но потом понял, что всегда считал, что так оно и есть.
— Вы заботитесь, значит, и мы должны.
Воцарилось молчание. Я был уверен, что она больше не заговорит. Ее лицо было цвета мела под тональными кремами, пудрой и румянами.
Ты спросила: «Что она имела в виду?» — и я ответил: «Чтобы жить среди нас, они подражают нам — даже нашим эмоциям. Бо́льшую часть их потомства съедают рыбы, когда они еще очень молоды».
— Рани? — ахнула Джали. И снова: — Рани?
Майтера сказала тебе:
— Она имеет в виду тебя, мне кажется.
— Она пыталась убить меня, — сказала ты. — Я не хочу с ней разговаривать. — И все же ты обнимала ее.
Что-то похожее на улыбку тронуло губы Джали:
— У него их было так много в Гаоне, Рани. Я не могла убить их всех. Наклонись поближе.
Как будто по принуждению, ты это сделала.
— Без вашей крови у наших детей нет разума.
Я закричал:
— Не надо!
— Ближе, Рани. Это великая тайна.
— Ты предаешь свой род, — сказал я ей.
— Я ненавижу свой род. Послушай, пожалуйста, Рани.
— Да, — прошептала ты. — Я тебя слушаю.
Майтера коснулась моей руки, и я понял, что ее жест означает «Я тоже», но я не отослал ее прочь.
— Мы забираем их разум из вашей крови. Их разум принадлежит вам. Здесь, давным-давно, я пила кровь твоего маленького сына. Крайт был моим сыном, единственным, кто жил с разумом, который он взял у вас.
Она задохнулась, а когда заговорила снова, я едва расслышал ее, хотя и наклонился так же близко, как и ты.
— Без вас мы всего лишь животные. Животные, которые летают и пьют кровь по ночам.
Потом она умерла, и ты, Крапива, тоже умрешь, если инхуми узнают то, что ты узнала от нее. На самом деле, ты можешь умереть в любом случае, если они узнают, что я здесь; они наверняка решат, что я тебе сказал.
Мне не следовало возвращаться.
[Это конец отчета, который он написал для нашей матери собственной рукой.]
Глава шестнадцатая
ХАРИ МАУ
Вошел протонотарий Пролокьютора, подобострастно поклонился и протянул Пролокьютору сложенную бумагу. Когда он ушел, этот полный достоинства, маленький и пухлый человек сказал:
