— Ланзо, возьми ложки в ящике, — попросила я беззаботным тоном, но в моем голосе послышалась хрипотца.
Подошла к печке, чтобы помешать суп. В этот момент Роберваль выпрямился и потянулся к крючку на стене, где висело полотенце. При этом он почти коснулся рукой моей головы, и оказался совсем близко. Не успев отвернуться, я как завороженная смотрела, как бегут тонкие струйки воды по его шее, собираются каплями на темных завитках на груди.
Несмотря на худобу, сложен он был замечательно. Плечи широкие, грудь хорошо развита, и силы он, видать, немалой — мускулы на руках тугие, как пружины. Все это я успела охватить взглядом, а сердце у меня так и билось, и в голове сделалось жарко от постыдного волнения.
* * *
Роберваль взял полотенце и как-то очень уж пристально глянул на меня; вытер лицо и шею, принялся одеваться.
— Идите к столу, — велела я строго.
Мы сели; я разлила суп. Ланзо быстро орудовал ложкой, а вот Роберваль, отведав моей стряпни, недоуменно моргнул и задумчиво посмотрел в тарелку.
— Все-таки пересолила, — признала я свою неудачу. — Простите, я неопытная хозяйка. Готовить не умею. Берите хлеб и масло.
— Суп очень наваристый, — галантно сообщил Роберваль, однако потянулся к хлебнице и взялся за нож.
Мы молча пили чай. Светильник ярко освещал стол, в углах комнаты было темно. По крыше стучал дождь, на пустыре посвистывал ветер, снаружи у крыльца звонко капало. В печке жарко потрескивали поленья, окна густо запотели.
— Хорошо как, — сказал Ланзо и зажмурился от удовольствия, посыпая кусок хлеба с маслом сахаром. Роберваль прищурился. Обыкновенно сумрачное лицо его сейчас было задумчивым и спокойным.
И хотя мое сердце отчего-то билось глухо и быстро, душу тоже охватило давно забытое чувство покоя. Казалось, так бы и сидела в тишине, под желтым светом лампы, наслаждаясь сухим теплом от печки, от которого хочется тянуться и мурлыкать, как кошка… И главное: я не одна. Что мне теперь страшный лес и потусторонний скрип половиц!
— Как ваши руки? Заживают? — вежливо спросил Роберваль.
— Да, понемногу.
— Помочь вам сменить повязки?
— Спасибо, не стоит.
Кажется, я опять покраснела; уши, щеки и лоб так и пылали. К счастью, Роберваль не стал настаивать и сменил тему.
— Чем вы сегодня занимались в школе?
— Готовились к осенней ярмарке, — улыбнулась я. — Ада рассказала про испорченное платье Регины.
— Прыткие девчонки, — усмехнулся он. — Дай им волю — такого бы натворили. Госпожа Брин была недовольна.
— Где вы взяли вашу гувернантку? В агентстве?
— Мне ее рекомендовала госпожа Денгард, моя столичная... знакомая. Алисия очень старается. В целом я ей доволен. Регине нужно, чтобы рядом была женщина. Возможно, потом надобность в гувернантке отпадет.
— Да, девочек воспитывать непросто, — за неимением других реплик я сказала банальность, и мой голос прозвучал довольно кисло.
— Когда в этом году проводят ярмарку? — поинтересовался Корнелиус.
— Директор говорит, через неделю после этой вашей Дикой ночи. Насколько поняла, Дикая ночь приходится на первое осеннее новолуние?
— Да, — Роберваль нахмурился.
— Мне рассказали немало странного об этом... событии. Сложно поверить, что по улицам бродят призраки и чудовища. А вы что об этом думаете?
Он положил руки на стол и сплел пальцы.
— Дикой ночью тут называют ночь первого новолуния весной, летом, осенью и зимой, — начал он неторопливо. — Горожане вешают новые обереги, крепко запирают двери. Когда я жил здесь мальчишкой, мы с друзьями частенько выбирались на улицы и бродили до утра. Ничего особенного не видели.
— А что особенного видели остальные?
— Иногда утром находят следы шалостей — наверняка таких же шалопаев, какими мы были в детстве. Там повозку перевернут, тут ручки дверей соседних домов свяжут веревкой, где-то разобьют окно, где-то лошадей выпустят из стойла. Но иногда — редко — бывают неприятности. Горят дома. Пропадают люди и возвращаются через несколько дней без памяти. Болтают и о призраках, и о чудовищах. Да, иногда в Дикую ночь и правда случаются вещи, которые сложно объяснить.
— Вы не пытались узнать больше?
— Вести следствие? Зачем? У меня и без этого дел полно. В городе есть полицейский, офицер Брасс, пусть он отрабатывает жалованье, — ответил он сухо, и я поняла, что больше говорить на эту тему он по какой-то причине не желает.
Ланзо смел со стола хлебные и сахарные крошки в горсть, высыпал их одним махом в рот, облизнулся, виновато глянул на меня и довольно вздохнул. Корнелиус глянул на часы.
— Однако мне пора, Эрика.
Он встал и с шумом отодвинул стул; меня кольнуло разочарование.
— На улице дождь, а вы без автомобиля. Надо было вам уехать раньше.
— Не страшно, не растаю. Ланзо?
Ланзо молчал, потупив глаза, и не выходил из-за стола.
— Госпожа Верден, можно, я у вас нынче останусь? — сказал он едва слышно и мучительно покраснел. — Папка сегодня выпивши. Он и завтра пить будет... пока спит, ничего, а когда встает, тогда… тогда плохо.
— Конечно, оставайся! — я бросила быстрый взгляд на Корнелиуса. Мне хотелось попросить у него совета, что делать. И он понял меня.
— Да, так будет лучше, — сказал он негромко. — Лукаш любит распускать руки, когда нетрезв. Завтра постараюсь поговорить с ним.
— Спасибо... Корнелиус.
— Вам спасибо за приятный вечер. Кстати, на днях едем на экскурсию на лесопилку. С директором уже договорился. Оденьтесь удобно и тепло.
— Большое вам спасибо!
— Четыре, — сказал он.
— Что — четыре? — не поняла я.
— Говорите «спасибо» в четвертый раз за вечер. Приятное разнообразие после гордо поджатых губ и гневного взгляда.
В его глазах мелькнули озорные искры.
Корнелиус надел картуз, вежливо коснулся козырька и ушел.
Когда он спускался с крыльца, раскуривая на ходу трубку, из-под навеса злобно хрюкнул Велли, но, к счастью, кидаться на гостя не стал.
Какое-то время я смотрела, как, удаляясь, вспыхивал в темноте огонек.
Потом закрыла дверь и ободряюще улыбнулась Ланзо.
— Что ж, давай подумаем, как разместиться на ночь.
— Вот эти два стула сдвину, сверху старое одеяло, и лягу, — моментально сообразил Ланзо. — Будет здорово.
— Учти, ночью выходят прогуляться мыши.
— Люблю мышей, они умные, — простодушно признался Ланзо.
Я подошла к окну и глянула на городские огни. Далеко Робервалю идти до дома... там его ждут дочь… и Алисия. А в столице у него подруга — госпожа Вильгельмина Денгард.
