Но предположим, что у меня есть фантастический способ изменить информацию в ее мозге. Я изменю схему тела девочки, которая станет соответствовать телу щенка. Я изменю информацию в ее зрительной системе и памяти, чтобы они соответствовали утверждению “я щенок”. Я уберу когнитивные данные, которые сообщают: “Я это придумала, это понарошку”. Я подменю информацию, гласящую: “Я уверена, что это неправда”, ее противоположностью. Как тогда девочка поймет, что она не щенок? Ее мозг – заложник содержащейся в нем информации. Выходит тавтология – он знает только то, что знает. Девочка уже не будет считать свою щенячью личину игрушечной или ненастоящей. Она станет воспринимать ее буквально, как истину. У нее не появится поводов думать как-то иначе.
Вы можете попробовать переубедить ее. К примеру, вы скажете: “Но ты же понимаешь человеческий язык и умеешь говорить. Щенки так не могут. Тебе не кажется, что это повод задуматься – нет ли здесь путаницы в том, кто же ты?”
Предположим, что девочка наша оказалась интеллектуально одаренной и понимает логику наших рассуждений. Новая информация попадет на поверхностный, когнитивный уровень. Она войдет в конфликт с более глубокими внутренними моделями. Девочка будет интуитивно верить в одну истину о себе, а интеллектуально принимать во внимание другую.
Так и я, пишущий эту книгу, возможно, смогу убедить вас, что ваше сознание коренится в схеме внимания. Интеллектуальное рассуждение означает, что раз вы заявляете, что осознаете, значит, у вас есть информация об этом. Но интуитивно вы верите в иную правду о себе. Когда вы полагаетесь на интроспекцию и обращаетесь к той самой схеме внимания, она рассказывает вам другую историю. Информация в ней говорит вам: не-е-е-т, ваше сознание – это не данные, не механизм, не нейроны, а эфирная субстанция, неотъемлемо присущее вам свойство, живущее внутри вас. Предположим, я выступлю со своими рассуждениями убедительно. Тогда вас начнут раздирать противоречия: поверхностное, интеллектуальное знание будет вести к одному пониманию себя, а глубинные внутренние модели – к другому. Вы никогда не сможете устранить этот разрыв. С помощью поверхностного интеллектуального знания или нескольких часов размышлений вам не удастся уничтожить схему внимания, которая формировалась миллионы лет эволюции и поэтому встроена в вас очень глубоко.
Еще один пример глубоко встроенной в нас несовершенной модели – то, как мы видим белый цвет. Согласно модели, которую строит зрительная система, белый – это яркость в отсутствие загрязняющих цветов. Данная модель развивалась миллионы лет, причем так же она устроена у многих видов животных. В какой-то момент, а именно в 1671 г., одно особенно мозговитое животное по имени Исаак Ньютон разобралось, что сия внутренняя модель – упрощение
[168]. Белый свет – смесь всех цветов, а мозг отражает его в упрощенном виде.
Трудную проблему белого цвета можно было бы сформулировать так: “Что за особый физический процесс очищает белый свет от всех загрязняющих его?” Вот соответствующая ей метапроблема: “Почему мы вообще думаем, что существует трудная проблема? Почему мы считаем белый цвет очищенным?” Теперь мы знаем решение метапроблемы: мозг строит простую, практичную, но несовершенную модель. И отсюда мы понимаем, что трудную проблему решать не надо.
И тем не менее, хотя любой образованный человек теперь знает, что белый – смесь всех цветов, это знание не меняет моделей, встроенных в зрительную систему. Мы все же видим белый чистым, а не смесью всех цветов. И никто не возмущается противоречием. Мы привыкли к тому, что интеллектуальное, когнитивное знание не согласуется с тем, что сообщают нам глубинные, врожденные модели мозга. Можно сказать, что наука – постепенный процесс, в ходе которого когнитивные части нашего мозга обнаруживают неточности в глубинных, эволюционно встроенных моделях мира.
Философ Франсуа Каммерер задал о теории схемы внимания мудрый вопрос
[169]. Предположим, теория верна. Мозг строит схему, которая как бы имитирует внимание. Она обрисовывает общие свойства высшего уровня, в частности нашу способность сосредоточиваться и глубоко обрабатывать информацию. Но в то же время при этой обрисовке схема не учитывает физических или механистических свойств внимания. Она не утверждает, что у внимания нет физической сущности, – просто замалчивает эту тему. В схеме нет данных о мелких деталях вроде нейронов и синапсов. Если наши представления о сознании основаны на этой внутренней модели, почему мы тогда так уверены, что сознание – это эфирная сущность? Откуда мы берем представление о том, что сознание ничего не весит и не имеет материального воплощения, если об этом нет данных в соответствующей внутренней модели?
Разгадка, мне кажется, в том, что люди в целом не склонны к такому представлению. Мы не считаем сознание чем-то физически несуществующим, а понимаем его как нечто, к чему материальные свойства не имеют отношения. Но ведь это совсем другое представление.
Чтобы лучше понять меня, представьте себе, что кто-то тронул вас за плечо. Прикосновение активирует на коже рецепторы, передающие информацию в мозг. В конечном итоге тот строит определенного вида внутреннюю модель – тактильную модель, пакет информации, описывающий это конкретное прикосновение. Модель содержит данные о месте прикосновения, его силе в начальный момент, о давлении, продолжительности и, возможно, даже о мягкой фактуре кончиков пальцев. Это богатая сенсорная репрезентация. Но она не содержит информации о вкусе. Прикосновение к плечу не обладает, например, соленостью. Я не говорю, что прикосновение пресно и его стоило бы подсолить. Нет, оно попросту лежит вне измерения вкуса. Оно расположено в другом информационном пространстве. Теперь, когда я обратил ваше внимание на такую возможность, вы сможете обдумать ее на поверхностном, когнитивном уровне, но у вас не получится поменять глубинную внутреннюю модель. Тактильное восприятие – врожденный процесс, недоступный когнитивным изменениям. Вам не удастся придать прикосновению вкус.
У меня практически нет сомнений, что если бы можно было внедрить электроды в мозг здорового человека вам удалось прочитать информацию, зашифрованную в его тактильной системе, то в модели восприятия не содержалось бы информации: “А вкус, кстати, отсутствует”. Выраженного отрицания даже и не требуется. Вкусовые качества просто обойдены молчанием. Наше интуитивное представление о прикосновениях не связано с тем, что вкусовые ощущения в них отключены, мы воспринимаем прикосновения как нечто, к чему вкус попросту не имеет никакого отношения.
