«Ариэль сидела в сквере у фонтана и ела мороженое. Мир был знаком, мир, где она родилась, стала летуньей и покинула свой дом. Теперь она свободная, независимая от чужой воли, сильная личность, которую никакие силы не могут удержать против ее воли…»
* * *
Страшно не когда тебя запирают, ведь неизвестно, надолго ли и как это будет. Всегда мозг цепляется за спасительное убеждение, что это только ошибка. Вот сейчас все поймут, что по ошибке тебя заперли, и откроют. Проходит время, и ты думаешь, что это просто шутка и скоро розыгрыш кончится, тебя встретят люди с воздушными шариками и цветами, и вы вместе посмеетесь над этой забавой. Но время идет, а ты остаешься взаперти, начинаешь злиться на затянувшийся розыгрыш и глупых шутников. А потом проходит еще время, и тебя настигает паника. Ведь это совсем не похоже на добрую шалость. И холодный пот выдает тебя целиком. Наконец по какой-то причине это прекращается. Ты выдыхаешь, становится легче. Но если ты думал, что это самое страшное, что когда-нибудь с тобой происходило, то ты заблуждаешься. По-настоящему страшно становится, когда тебя запирают во второй раз.
Ариэль каким-то непостижимым образом понимала, что с ней произошло. Хотя это было больше похоже на дурной сон. Она помнила ощущения, когда осталась в картине. Двумерный мир был не вполне миром, но все же он был миром. Там были свет и звуки, и даже запахи, правда, по большей части, там превалировал запах краски. А тут не было ничего. Летунья чувствовала, как ее выкинуло из родного мира куда-то далеко, где она не то чтобы не была, но даже подумать не могла, что может там быть. Она перестала быть собой и вообще перестала быть кем-то. Она словно растворилась в белом поле, рассыпалась символическими кляксами по стерильно белому ковру. Ее не было. Но она была. Или, быть может, это страх, отставший при перемещении из другого мира, догнал ее сущность и не нашел себе места. И теперь только страх, как самостоятельная личность, рыщет по белому полю и пытается разгадать эту загадку. «Ариэль», – читалось на поле. И только имя было ей знакомо. Кто она и когда. Времени не было, но его прошло много. Летунья зацепилась за имя, как за единственный знакомый образ, и замерла навечно. И лишь маленькие молоточки ей не давали покоя. «Цоп-цоп-цоп», – стрекотали они. «Цоп-цоп-цоп…»
* * *
Волшебник понимал, что у него ничего не получается. Он знал летунью лишь как маленькую девочку с русыми волосами, которая когда-то любила смотреть с высоты, выбирая опасно высокие смотровые площадки. Мика знал ее как друга, как молодую и еще не битую жизнью девушку, которая увидела в нем близкого человека. Он плохо ее знал, хотя всегда хорошо относился. А главное, он не чувствовал ее так, как мог бы почувствовать ровесник, переживающий те же эмоции, что и она, или родитель, который каждый день наблюдает, как растет и чем живет его дитя. Но родители Ариэль вряд ли хорошо ее понимали. Для этого им надо было смириться, что она другая. Понять, разглядеть в ней это. Но они не видели.
И тут Микаэль вспомнил про Белого. Конечно! Как он сразу об этом не подумал? Ведь именно Александру он отдал ее на попечительство, когда впервые разглядел в ней летунью. У Белого уже был целый лагерь воспитанников-летунов. И совершенно логично было, что Ариэль вольется в этот коллектив. И она почти влилась. Но даже среди особенных бывают особенные. И тем не менее Белый видел, как развивалась и росла Ариэль. Как набиралась опыта, как в первый раз расправила крылья. Да, именно он и должен суметь правильно ее описать.
Волшебник встал из-за стола, выключил торшер и вышел из квартиры. Не надо дразнить завсегдатаев прошлого – пауков, пусть они плетут свою паутину, прикрывая все то, что не поместилось в багаж будущего. Микаэль прямо из подъезда прошел в свой мир, бросив последний взгляд на стены подъезда. На откосе окна какой-то школяр процарапал запавшее в душу: «…отчего люди не летают так, как птицы?»
Оказавшись в своем мире, Волшебник потянул носом воздух. Как приятно вернуться в названный дом. Этот мир Микаэль строил так, чтобы жить было приятно и хорошо, чтобы сезоны, сменяя друг друга, наполняли сердце радостью и грустью, подсказывая цвета этих эмоций, чтобы закаты и восходы были так непохожи, но одинаково драгоценны. Волшебник делал мир, где не надо было мечтать о полетах, но полететь мог бы каждый.
* * *
Александр Белый жил тихо, поэтому Мика очень удивился, когда услышал грохот за дверью и жалобные стоны. Волшебник негромко постучал в дверь профессора. Звуки за дверью стихли, послышался скрип отпираемого замка, дверь открылась. В проеме стоял Белый, весь в царапинах, в порванной одежде, но при этом улыбался.
– Мика! – поприветствовал он. – Как здорово, что ты пришел. Заходи, я покажу тебе свое новое творение.
Профессор прошел вглубь квартиры, за ним последовал Микаэль. Квартира представляла жалкое зрелище: кругом валялись вещи, осколки разбитой посуды и сувениров, обои свисали серыми лентами до самого пола. На диване в гостиной Волшебник увидел помощника Белого – Ихтиандра. Тот лежал, прижавшись перебинтованной головой к ручке дивана, весь измазанный зеленкой.
– Что произошло? – спросил у несчастного Волшебник.
Ихтиандр не ответил, лишь тихонько заскулил и страдальчески подкатил глаза.
Микаэль решительно вошел в кабинет профессора. Тот возился с какой-то клеткой, в которой сидел пушистый зверек.
– Кто это? – разглядывая создание, спросил Мика.
– Это вот Пушистик, – немного отстранившись, чтобы гость мог рассмотреть питомца, ответил Белый. – В кино одном подглядел.
– Зубастик это, – прогундосил Ихтиандр из гостиной.
– А что с помощником твоим случилось? – спросил Волшебник.
– А, – отмахнулся Белый, – не обращай внимания. До свадьбы заживет. Ты посмотри, какой он милый.
Мика пригляделся к диковинному животному. Зверек был и правда мил: пушистый шарик размером примерно с футбольный мяч, умные глаза и большие уши.
– Пушистик, значит.
– Да, я так его назвал. Только ты, пожалуйста, близко не подходи и ничего не лей на него.
– Воды боится?
– Что ты, наоборот. – Профессор кинул обеспокоенный взгляд на зверька. – У него от воды происходит практически мгновенное размножение. Представляешь, на стопку воды три новых пушистика появляются. Я бы тебе показал, только потом ловить их сложно. Шустрые они. И сильные очень.
– Кто сильные и шустрые, эти недопанды?
– А это ты не видел их в деле.
В этот момент Пушистик зевнул, и Волшебник смог убедиться, что и Зубастик, как имя для этого зверя, сгодится вполне. Три рядя острых, как бритва, клыков, рассыпанных по всей полости рта, очень красноречиво показывали хищную суть животного.
– Какой кошмар, – сказал Мика. – А если он вырвется? Он же такими зубами и клетку перегрызть может.
– Эту не перегрызет, – успокоил профессор.
– Но случаи были?
– Еще как. А ты думаешь, я в квартире решил ремонт затеять. Эти гады, когда стали размножаться, их было не остановить. Нет, еще десяток-другой мы с Ихтиандром сумели поймать, но нашелся один шустрый, который в мой аквариум прыгнул, в котором я иногда голову остужаю. Что тут началось: они стали выстреливать из аквариума, как семена дикого огурца, пачками и тут же разлетались по квартире. Хорошо, что я успел форточку закрыть, а то это был бы апокалипсис.
