– Гляди-ка, а парень поседел… Какое же надо иметь чёрное сердце, чтобы от ничегонеделания стать седым?
Свободной рукой он нарисовал в воздухе круг. Округлил себя и второй ловец.
– Сейчас Снук изгонит из него тьму.
Меня грубо втолкнули в дверной проём, и я чудом удержался на ногах. В пыточной камере нас уже дожидался ловец, назвавшийся моим адвокатом.
– Тебе снова предоставляется возможность признаться в своих преступлениях и избавиться от допроса, – промолвил он. – Я здесь, чтобы засвидетельствовать это.
– Признаюсь, что видел, как ты приставал к тому верзиле, кажется, его зовут Снук, – заявил я. – Признаюсь также, что видел, как эти двое страстно целовались, будто влюблённые мужчина и женщина. Признаюсь, что…
– Можете приступать, – сказал адвокат ловцам, ничем не выказывая, что задет моими оскорблениями.
Когда меня прикрепляли к дыбе, адвокат стоял рядом и, словно между делом, будто вёл обычную беседу, говорил:
– Тебе ещё повезло, что дело происходит в Калионе. Признаться, по сравнению с тюрьмами Сармы здешний застенок – это апартаменты.
Я почти собрался с силами, чтобы снова оскорбить его, но слова застряли у меня в горле: в этот момент сковывавшие руки цепи зацепили за крюк дыбы и меня стали поднимать, и поднимали до тех пор, пока ноги не оторвались от пола и я не повис на едва не вырванных из суставов руках. Из меня сам по себе вырвался нечеловеческий вой.
Адвокат вздохнул.
– Не желаешь ли ты рассказать, как обращённый сармиец, именуемый господином Фирузом, практиковал тёмные обряды?
Не помню, что именно я ответил, но, по-моему, мой ответ разозлил адвоката, одновременно порадовав моих мучителей. Палачи не любят, когда их жертвы легко и быстро во всём сознаются, ведь это лишает их возможности демонстрировать своё искусство. Не помню я и всего, что они со мной делали: в какой-то момент я обнаружил себя лежащим на спине, рот удерживала открытым деревянная распорка, а в горло была вставленная скрученная льняная тряпица. На неё медленно лили воду. Дышать я хоть с трудом, но мог. Вода поступала в желудок, он уже был переполнен, и я отчётливо понимал, что вот-вот лопну.
Вместо этого меня вырвало так, что я чуть не задохнулся. А вот облевать адвоката я, хоть и надеялся, не смог – тот, видно привычный к такой процедуре, ловко отступил в сторону.
Снова тьма. Капли, одна за другой, с потолка. Новые пытки. Вопросы, остающиеся без ответа. Я так слаб, что ловцам приходится вытаскивать меня из темницы и волочить по коридору в пыточную камеру, где уже поджидает дыба и Снук.
Моё тело заранее предчувствует пытку: я ощущаю боль и кричу прежде, чем они успевают ко мне прикоснуться.
Что за слова срываются с моего языка, я и сам точно не знаю, но, судя по продолжающимся мучениям, палачам мои ответы не нравятся. На улицах Ролона я нахватался самых грязных и непристойных выражений и теперь вовсю использую этот обширный арсенал, добавляя забористый мат из прошлой жизни, давая исчерпывающую характеристику адвокату, палачу и ловцам.
Разумеется, я признаюсь, признаюсь во многом. Каждый день я не только признаю себя служителем Тьмы, но и требую поскорее сжечь меня на костре, потому что на нём не так холодно. Но вот беда, мои признания ловцов не устраивают, потому что я не упоминаю в них господина Фируза.
Затем всё прекращается – меня больше не вытаскивают из темницы, не вздёргивают на дыбу. Однако жизнь продолжается даже в самых ужасающих ситуациях, и скоро я начинаю ощущать и осознавать все свои многочисленные раны и повреждения. Всё моё тело покрыто рубцами, ссадинами и ранами, которые из-за сырости в застенке чаще загнивают, чем заживают. Но в один из безымянных дней снова вижу человека, который назывался моим адвокатом.
– Сегодня ты предстанешь перед трибуналом. Они разберутся с тобой за несколько минут. Есть кто-нибудь, кто мог бы свидетельствовать в твою пользу?
Прошло немало времени, прежде чем я смог вымолвить:
– Нет.
Причиной задержки было не то, что язык мой едва ворочался, просто я хотел ответить как можно более правильно и точно. И когда заговорил, то произносил дальнейшие слова тихо, внятно и спокойно:
– Как я могу пригласить каких-либо свидетелей, если мне неизвестно, в чём меня обвиняют? Как я могу пригласить свидетелей, если не имею возможности покинуть темницу и поговорит с ними? Как я могу позвать кого-то на помощь, если ты сам сказал, что судебное заседание уже готово начаться? Как я могу осуществить защиту, если мой адвокат состоит на содержании ордена?
Не помню, сколько времени я произносил этот монолог перед закрытой дверью. Возможно, адвокат ушёл сразу, после первой же фразы, но я продолжал излагать свои безупречные доводы двери, естественно, не получая от неё ни малейшего отклика.
Должно быть, ловцы научились видеть в темноте, как летучие мыши. Во всяком случае, помещение для заседаний трибунала, куда меня доставили, было освещено столь же скудно, как и вся остальная тюрьма.
Меня усадили на стул и прикрепили к нему оковами. Мой адвокат уселся в отдалении. Понятно почему: запах от меня шёл ещё тот…
Я выслушал обвинительную речь, но в ней не было никакого смысла. Адвокат заявил, что я отказался признать свои прегрешения. Потом в помещение трибуна входили какие-то незнакомые люди и обличали меня во всём, что мне было объявлено ранее. Я пребывал в состоянии какого-то безмятежного безразличия, пока перед судьями не предстала женщина в маске, хорошо одетая – её я узнал мгновенно.
Линия явилась, чтобы вбить гвоздь в крышку моего гроба. Судя по уверенной манере держаться, она в застенках ловцов не побывала, но ничего хорошего мне от неё ждать не приходилось.
Глава 27. Приговор
Линия говорила спокойно, будто речь шла не о её муже, а каком-то незнакомце. Рассказывала она и обо мне тоже. Слушая показания этой женщины, я невольно поёжился: вот в них-то как раз доля правды имелась.
– Вы называете эту металлическую трубу звездоскопом? – спросил судья.
– Так её называл мой муж. Я, разумеется, в таких вещах не разбираюсь. По-моему, этот негодяй, – она указала на меня, – тайно привёз сей зловредный предмет из Сармы, скрыв его от представителей ордена, при званных не допускать сюда предметы поклонения Тём ному.
– И этот инструмент предназначался для наблюдений за небом?
– Да, этот и, наверное, много других нечестивых вещей, о которых я ничего не знаю.
Надо же, ничего не знает, но называет их нечестивыми. Но как я понял из расспросов, самого инструмента ловцы не нашли. Видимо, господин Фируз, опасаясь проблем, которые могут возникнуть в городе в связи с туннелем, спрятал всё запрещённое ловцами и, в частности, звездоскоп в поместье.
Линии тоже был задан вопрос о сармийских ритуалах, и на него она ответила отрицательно. Оно и понятно, не хотелось же ей и самой оказаться причастной к этим обрядам. Но удар господину Фирузу эта коварная женщина нанесла с другой стороны.
