Мы приблизились к нему, и глаза старика встретились с моими, в которых всколыхнулась волна ярости – ведь именно этот злодей послал Корина убить Пипуса, а потом меня.
Одолеваемый гневом, я вырвал руку у отца Лафета в тот самый миг, когда старик вдруг в изумлении охнул и приподнялся.
– Что такое… В чём дело? – не понял мой новый знакомый.
Задыхаясь, с болезненным стоном старик шагнул вперёд. Его лицо побелело, глаза расширились, он попытался что-то сказать, но пошатнулся и упал ничком на пол. Его сын с криком бросился к отцу, а спустя мгновение рядом с ними уже оказался Лафет. Вокруг упавшего старика тут же образовалась толпа. Старику хотели помочь, но он отказался и лишь жестами подзывал ближе сына и внука. Когда те склонились над ним, он прошептал что-то дрожащими губами, после чего оба – отец и сын – воззрились на меня. С тем же невероятным изумлением, что появилось в глазах старика, когда он узнал меня.
Я встретил их взгляды с вызовом, ибо, даже не слыша последних слов старика, понимал, что он поделился с сыном и внуком какой-то страшной тайной, той самой, которая отравляла мне жизнь с первого дня в этом мире.
Мой взгляд перебежал с тех двоих, что стояли на коленях рядом со стариком, на зеркало позади них. В нём я увидел своё отражение.
И понял всё.
Глава 38. Отец
Воспользовавшись суматохой, пока все судачили о кончине старика, я стал проталкиваться сквозь толпу. Элоиза попыталась задать мне вопрос, но ответа не получила. Я проигнорировал её.
На постоялом дворе меня ждало сообщение, что мой друг отбыл «утешить» чью-то дочь.
Образы покойных наставников – Пипуса, целителя и господина Фируза преследовали меня всю ночь, вторгаясь в мои тревожные сны и то и дело заставляя пробуждаться. Один лишь целитель покоился с миром. Остальные не находили упокоения, ибо оставались неотомщёнными.
Но чаще всего мне являлся зловещий старик. Круг судьбы замкнулся: я опять встретился с тем самым человеком, который когда-то давно положил всему начало.
Я никогда не понимал той звериной ненависти, которую испытывал ко мне дед Лафета, но теперь всё прояснилось. Когда я увидел всех троих вместе – умирающего старика, его сына и внука, на меня вдруг снизошло озарение, пролившее свет на тайну всей моей жизни. И когда это произошло, я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.
Рано поутру ко мне явился слуга, сообщивший, что маркиз Амадей ожидает меня в своей карете и просит составить ему компанию на прогулке, ибо у него есть ко мне разговор.
Не могу сказать, что я ждал этого приглашения, но и особым сюрпризом для меня оно не стало.
Я вышел с постоялого двора и сел в карету.
– Ты не против, если проедемся? – спросил маркиз. – Люблю прокатиться за город поутру, наслаждаться прохладой, тишиной и безмятежностью. Город – это всегда шумная толпа, сплошная суета и тщеславие.
Я сидел, прислушиваясь к перестуку колёс, специально не глядя на своего спутника, но и не избегая его взгляда. После столь мучительной ночи меня охватило странное спокойствие. Такого я, пожалуй, не ощущал с тех самых пор, как полжизни назад стал беглецом в Ролоне.
– Ты не выразил соболезнования в связи с кончиной моего отца, чего можно было бы ожидать, – промолвил маркиз Амадей.
– Этот старик воплощал в себе зло и теперь прислуживает Тёмному, – заявил я, посмотрев ему прямо в глаза.
– Боюсь, Амадеус, нас, меня и Лафета, ожидает та же участь. Но да, в отношении усопшего ты прав. Признаюсь, я и сам его ненавидел. Предполагается, что каждый человек любит и чтит своего отца, но, увы, у нас в семье всё было иначе: ни я никогда его не любил, ни он меня. Он ненавидел меня за то, что я удался не в него, а в свою мать, человека мягкого, с его точки зрения – никчёмную мечтательницу. Он привёз её в Калион, потому что в Ренивьеде они почти разорились, и он своей злобой раньше срока свёл мою мать в могилу. Когда же понял, что я ещё более никчёмный человек, он вычеркнул меня из сердца и отстранил от дел, крепко взяв управление фамильным состоянием в свои руки. Будь у него хоть малейшая возможность избавиться от сына, уж он такой возможности не упустил бы.
– Убил бы тебя, как пытался убить меня? – произнёс я с неожиданно охватившей меня горечью.
– Я всегда был слаб, – вздохнул мой собеседник, глядя в открытое окно кареты.
– Но почему для него было так важно убить меня? Настолько важно, что из-за меня погиб Пипус?
– Лекарь Пипус был хорошим человеком, – покачал головой маркиз. – Я понятия не имел, что мой отец причастен к этому преступлению. Мне ведь сказали, что его якобы убил собственный воспитанник, и я это принял как данность.
– Ты поверил в это? И не понял, что за этим таится?
– Я уже говорил тебе, что не был хорошим отцом. Даже для Лафета, а уж тем более для тебя.
Я осознал, что маркиз Амадей – мой отец, в тот самый момент, когда увидел своё отражение в зеркале, в то время как они с Лафетом стояли на коленях возле умирающего старика. Стоило увидеть наши лица одновременно, и всё стало на свои места – я понял, что за странное ощущение не давало мне покоя, когда я смотрел на кого-то из них.
– И всё равно я не вижу в его мести никакого смысла. Пусть ты сто раз мой отец, но я всего лишь один из множества бастардов-полукровок в Калионе, где такого люда полным-полно. Ну спал ты с моей матерью и зачал с ней ребёнка – так поступают тысячи имперцев. Чем может ничтожный ублюдок заслужить ненависть, доводящую до убийства?
– Наш род очень знатный, близкий к имперскому престолу. Но по эльфийским меркам твоя мать была не менее знатной – она происходила от одной из сестёр Великого князя всех эльфийских племён, правившего до имперского вторжения.
– Ну просто замечательно! Все мои предки – сплошь маркизы да принцы, что имперские, что эльфийские. Но меня это принцем не делает. Я всё равно остаюсь одним из множества бастардов, без всяких титулов и земель!
– Я очень любил твою мать, этот дивный цветок, и никогда больше не встречал женщины, обладавшей такой естественной красотой и грацией. Будь она рождена в империи, то неприменно стала бы возлюбленной принца или герцога.
Маркиз умолк и снова уставился в окно.
– Расскажи мне о матери побольше, – попросил я.
– Она была единственной женщиной, которую я по-настоящему любил. Её отец был князем нескольких эльфийских деревушек, приписанных к нашему имению. Мы там, как большинство знатных землевладельцев, почти не бывали, но, когда мне исполнилось двадцать, отец спровадил меня туда, потому что считал нужным удалить из города, подальше от вредных, с его точки зрения, влияний. С тем, чтобы я отвык от книг, поэзии и всего такого, а взамен приобрёл навыки, подобающие настоящему мужчине. Управляющему тем поместьем было поручено превратить мечтательного мальчика в подлинного аристократа, носителя больших шпор.
