– А управляющим, как я понимаю, был Корин де Мозер?
– Да, Корин. Он был всего на несколько лет старше меня, но так многого добился в жизни! Со временем он стал одним из богатейших людей в Калионе. Мало того что к его мнению прислушивается сам король, так Корину ещё ведомы грязные секреты половины знатных семейств колонии.
– Не думаю, что его влияние и богатство были приобретены честно, – вставил я.
Маркиз Амадей пожал плечами:
– Честность – это драгоценный камень со многими гранями, и для каждого из нас они сверкают по-разному.
– Попробуй сказать это тысячам эльфов, которые умерли в шахтах и при прокладке туннеля.
В моём голосе звучал яд, однако сердце пусть медленно, но уже смягчалось по отношению к человеку, который, как ни крути, всё-таки доводился моему аватару родным отцом. В конце концов, он не пытался скрыть или оправдать содеянное. Напротив, его величайшим грехом было то, что он пытался отвернуться – или убежать! – от зла.
Отец печально улыбнулся.
– Как явствует из того никчёмного образца мужественности, который ты видишь перед собой, даже де Мозеру не под силу было сотворить чудо и сделать из меня настоящего мужчину. Отец хотел, чтобы я полюбил запах крови, но я упорно продолжал вдыхать аромат цветов, а между ног чувствовать не кожу седла, а нежное женское тело. Во исполнение воли отца я отправился в поместье под присмотр и попечение Корина, но вместо того, чтобы оставить прежние привычки и увлечения позади, я потащил их за собой, как старый сундук. Который мигом открылся, стоило мне лишь увидеть твою мать. То, что она была эльфийской девушкой, а я имперским аристократом, происходящим из древнего рода, не имело никакого значения. Ни один алхимик не мог составить приворотное зелье, способное вызвать любовь более страстную и глубокую, чем та, которая охватила меня, едва я увидел Лисандру. Чувство моё было столь сильным, что я не мог удержать его в себе и поделился своими переживаниями с Корином. – Отец покачал головой. – Корин поощрял моё увлечение, разумеется видя в нём не глубокую душевную привязанность, не нечто серьёзное, а обычное вожделение, которое имперскому аристократу сам Единый велел удовлетворить с эльфийской девушкой… – Он отвернулся к окну и снова заговорил в сторону: – Я был молод и глуп. Теперь я, конечно, стал старше, а если всё равно глуп, то несколько по-иному. Тогда у меня в голове была только любовь, а всё остальное казалось не имеющим значения. Но на самом деле, конечно, всё обстояло иначе. Плодом нашей любви, как и должно было случиться, стало дитя. О, как же я был глуп! Когда ты появился на свет, мой отец гостил в поместье, и прошло всего несколько часов после твоего рождения, когда я сообщил эту новость ему и Корину. До сих пор помню, какой ужас охватил отца при моих словах. Впервые в жизни у меня не хватило мужества спорить с ним. Когда он уразумел, что произошло, его лицо сделалось пунцовым, и я испугался, что сейчас он замертво упадёт. И вот надо же случиться такому странному повороту судьбы, отравлявшей нашу жизнь с того самого дня, – он и вправду упал мёртвым, увидев тебя. Увидев дитя, которое считал убитым. Он ведь тогда приказал Корину убить тебя и твою мать. Убить Лисандру им удалось, а тебя спас добрый лекарь, принимавший роды…
Маркиз замолчал, глядя на меня глазами побитой собаки, но продолжение истории я представлял себе и без слов. Поспешная женитьба на подходящей девушке из чистокровной имперской семьи. Рождение наследника…
– Но ты не открыл мне всей правды. Ты не сказал, чем всё-таки я отличался от великого множества таких же незаконорожденных, каких вы, благородные господа, производите на свет тысячами, насилуя или соблазняя эльфийских девушек?!
Карета остановилась. Я и не заметил, как мы проехали через ворота и встали перед домом, который показался мне знакомым. Почему, я понял в тот момент, когда дверь кареты распахнулась.
То был дом, где Линия встречалась с Корином де Мозером. Тот самый, куда мы с Рикусом явились, переодевшись женщинами, чтобы вырвать у негодяя правду.
Открылась вторая дверь.
С одной стороны кареты стоял Корин, с другой – Лафет.
Я посмотрел на отца. По его щекам лились слёзы.
– Прости, Амадеус. Я ведь говорил тебе: я очень слабый человек.
Глава 39. Ирония судьбы
– Амадеус-бастард, приветствую тебя, – ухмыльнулся Корин де Мозер.
Сидя в карете, я не имел возможности выхватить шпагу, да и вряд ли мне это помогло. Помимо Корина с Лафетом там было ещё двое внушительного вида головорезов, как я понял, их прихвостней, и это не считая кучера.
Они отвели меня в дом, где поставили связанным на табурет и набросили на шею петлю, прикрепив её к свисавшему с потолка здоровенному, как тележное колесо, светильнику. Ирония ситуации заключалась в том, что именно таким манером мы с Рикусом в своё время добивались правды от Корина де Мозера.
Как только меня связали, слуги ушли, и в помещении остались лишь Корин, Лафет и мой отец.
– Приветствую тебя, – повторил Корин. – Ты человек, способный преодолевать любые невзгоды, выбираться из любых затруднений. Кроме, конечно, нынешних. Ну кто на самом деле мог бы подумать, что какой-то никчёмный мальчишка-полукровка станет самым грозным и знаменитым разбойником во всей колонии? А из разбойника превратится в признанного героя, которого король и весь город чествуют как мужественного избавителя от грабителей его племянницы!
– Не болтай зря, отжарь Лафета!
То было самое провокационное оскорбление, какое пришло на ум в моём положении: ведь я стоял на стуле на цыпочках, с петлёй на шее и отчётливо понимал, что время этой моей жизни почти истекло. О чём так же свидетельствовала давно не появлявшаяся и вдруг замерцавшая перед внутренним взором надпись-предупреждение «Выжить невозможно».
– Нет, бастард, скорее с тобой это проделает твой дружок, потерявший недавно глаз.
И с этими словами Корин выбил табурет у меня из-под ног. Опора исчезла, тело провалилось в никуда, петля натянулась. Казалось, этот рывок чуть не сорвал мою голову с плеч. Я не мог дышать, не мог даже думать, но сквозь туман и шум крови в ушах услышал испуганный крик моего отца.
Спустя долю мгновения мои дёргающиеся в воздухе ноги вновь обрели опору. Балансируя кончиками пальцев на снова подставленном табурете, я жадно глотал воздух.
– Ты обещал, что не причинишь Амадеусу вреда! – крикнул отец.
– Убери его отсюда! – бросил Корин Лафету и обошёл вокруг моего табурета пружинистой походкой зверя, который присматривается к привязанному ягнёнку, прикидывая, с какого места лучше начать терзать добычу.
Выпроводив отца, к нему присоединился Лафет.
– Знаешь, – сказал он, – когда мы разберёмся с этим малым, я собираюсь спровадить папашу в могилу. Деда, который умел унимать его дурь, с нами уже нет, а лично я не испытываю к отцу никаких чувств, кроме презрения. Нечего ему болтаться у нас под ногами.
