Она отнесла блокнот редактору. Толоми закинул ноги на стол и зажал в уголке рта сигару. Он просмотрел записи и усмехнулся.
– Завтра из этого выйдет отличная статья, – каркнул он. – После нее можно тиснуть дюжину продолжений. Захватывающая история. Будет пользоваться популярностью.
– Это как раз то, чему мы пытаемся помешать, – едва слышно сказала Банни тоненьким голоском, который, как мне казалось, слышал только я. Увы, я забыл про талант Экстры читать по губам.
– Извините, – сказала она. – Без обид, но это наша работа, и это новости. Более того, это будет наша лучшая новая история за последние годы.
– Плохой рекламы не бывает, – сказал Ааз, отмахиваясь от наших возражений. – При желании нам ничего не стоит вызвать здесь целую серию беспорядков. Подобное лишь укрепило бы наше положение в этой глуши. – Он помахал у нас под носом несколькими статьями. – Толоми, должен воздать должное твоим людям. Ты нашел тысячу разных способов сказать, что на этом острове ровным счетом ничего не происходит, причем так, чтобы это звучало интересно. Я бы за пару дней умер от скуки, живи я здесь. Мне понятно, почему ты так ухватился за прискорбную склонность моего друга к участию в общественной деятельности.
Толоми схватил руку Ааза и крепко ее пожал.
– Рад познакомиться с собратом-философом, – сказал он. – До меня газету издавал мой отец. Он, бывало, говаривал: «Главное, пиши имена правильно, а люди сами сочинят факты».
Ааз расплылся в ухмылке:
– В твоем роду есть изверги?
Толоми усмехнулся в ответ:
– Не знаю, но твои зубы, похоже, мне знакомы. Давай посмотрим, как мы создадим первую страницу завтрашнего выпуска.
Мы последовали за ним в заднюю часть офиса.
Станок, занимавший большую часть пространства, обслуживали около дюжины молодых типпов. Я никогда не видел ничего подобного. Ревущая машина вздымалась до самого потолка. Стальные ловушки на каждой из сторон лязгали, словно пасти сотни требующих еды драконов. Типпы бегали вокруг этой зверь-машины с охапками или рулонами бумаги. Бесчисленные колеса и шестерни вращались быстрее, чем я мог уследить. Подвешенные на кронштейнах над нашими головами, огромные рулоны бумаги, разворачиваясь, поступали в прямоугольную пасть, которая засасывала их в недра гигантской машины.
Постоянный оглушающий грохот вначале заставил меня поморщиться, но вскоре превратился в гипнотический гул. На одной стороне чудовищной машины то зажигались, то гасли разноцветные огни, отчего она напоминала злобный лик с красными глазами и длинными сверкающими желтыми зубами. Я ощутил присутствие мощнейшей магии, бегущей к машине от силовых линий. Ее количества хватило бы на подвиги как минимум дюжины магов. Репортеров и представителей прессы, похоже, такое количество магии не волновало. Более того, я заметил, что им почти не о чем беспокоиться. Магическая сила аккуратно направлялась через изогнутые под прямым углом бронзовые трубы, входящие внутрь и выходящие наружу по бокам машины.
За прикрепленным к правой стороне огромного приспособления столом стояла хрупкая женщина-типп в квадратной шляпе, сложенной из пергамента, а перед ней, у кончиков ее пальцев, – коробка крошечных бронзовых кубиков, которые она помещала в прямоугольную рамку. Когда она ставила каждый из них, тот подталкивал другие кубики справа и слева от себя, пока не занимал нужное ему место. На моих глазах линии квадратов образовывали слова. Слова складывались в предложения, те в свою очередь превращались в абзацы, которые расширялись и росли, пока не занимали все место в рамке. Картинки расцветали на пустом пространстве, словно квадратные цветы, заполняясь деталями в сияющей бронзе.
– Разве вы не используете для своих иллюстраций жуков-фотографов? – спросил я.
– Нет, – ответила наборщица, работая пальцами с такой бешеной скоростью, какой я себе и представить не мог. Комната наполнилась магией. Я чувствовал, как она поднимается из силовых линий выше и ниже меня. – Одна картинка стоит тысячи слов. На каждую тысячу слов в столбце картинка рисует сама себя. Видите?
Пока она работала, я заметил, как на листе появился крошечный квадратик. По мере того как наборщица добавляла слова, квадрат увеличивался и обретал форму. Вскоре я смог узнать изображенные на картинке фигуры. Одной из них был я сам, с растерянным, заляпанным грязью лицом, причем на целую треть страницы.
– Вы непременно хотите это оставить? – кисло поинтересовался я.
– Это все часть истории, – сказала она, вставляя в форму буквы. – Мы не можем позволить личным чувствам искажать факты.
– Могу я что-то сделать, чтобы убедить вас не помещать это на первой странице? – настаивал я.
Она покачала головой:
– Только если всплывет более громкая история. Что крайне сомнительно. Это место застряло в предвыборном болоте на долгие годы.
Я был раздражен, но ничего не мог поделать. Газеты вылетали из печатного станка и сами выплывали за дверь. Я мог бы догнать каждую связку, но меня, вероятно, снова арестовали бы. Вместо этого я сосредоточился на своей задаче и открыл папки, которые Мич положил передо мной.
Я поймал себя на том, что ухмыляюсь над деталями розыгрышей и других уловок, которые кандидаты использовали друг против друга. В свое время я сам был любителем подшутить над людьми, но взорвавшийся пузырем липкой пурпурной слизи портфель, чары лепета, превращавшие каждое слово из их уст в оскорбительную чушь, и толпа одновременно выкрикивающих различные фразы симулякров, которых невозможно было отличить от фактического кандидата, выступавшего с трибуны, были в числе моих фаворитов. Что ни говори, а это требовало подлинного творческого воображения. Казалось, что всякий раз, когда один из кандидатов, Эмо или Уилмер, объявлял, что собирается наконец довести дело до конца и призывал к выборам, оппозиция прибегала к той или иной форме саботажа. Ни разу не случилось так, чтобы у обоих руки оставались чистыми одновременно. Мы должны были на пять шагов опережать их возражения. Насколько я понял из редакционных материалов, на острове назревал антиправительственный мятеж.
– Пора, – сказала Банни, вставая. Она собрала все документы в стопку и, аккуратно постучав ими по столу, выровняла края, после чего вынула из сумки, висевшей на ее плече, Байтину. Открыв маленький красный футляр, она свернула бумаги и положила их сверху. Байтина проглотила их и воспроизвела на маленьком круглом экране целый поток слов. Теперь у Банни было досье, которое никто не мог прочесть без ее разрешения.
Мы вышли из редакции. Прохожие смотрели на меня с улыбками и прямо-таки оскорбительным пониманием. Я чувствовал себя крайне неловко. Стоило мне зазеваться на углу, как кто-нибудь наклонялся ко мне и задавал один и тот же вопрос:
– Вы, часом, не тот пентюх, которого мы видели в газете?
Мне хватало ума прикусить язык и не отвечать грубостью. Если я мешкал и не улыбался в ответ, Ааз хватал меня за плечо.
– Просто улыбайся и кивай, – говорил он. Впрочем, я так и делал без всяких подсказок.
