В течение нескольких дней Рим и Флоренция освещались праздничными фейерверками. В августе Лоренцо был провозглашен герцогом Урбино.
Для семьи делла Ровере начались годы изгнания. Обе герцогини поселились в родной Мантуе, не без колебаний принятые маркизом; герцогу, над которым тяготело отлучение, ставившее его жизнь вне закона, пришлось найти себе убежище и лишь изредка тайно навещать семью. Кастильоне убедил Франческо Мария разрешить ему вернуться на службу при мантуанском дворе, мотивируя это тем, что дипломатическим, а не военным путем ему будет удобнее приносить пользу своему господину.
Маркиз Франческо Гонзага, нескрываемо довольный тем, что вновь заполучил ценного придворного, окружил Кастильоне знаками благоволения. После тринадцатилетнего перерыва Бальдассаре мог свободно расположиться в своем родном доме, с пожилой матерью, видеться с сестрами, не ожидая никакой беды. Время было подумать о том, что он так долго откладывал, – о создании семьи.
В октябре того же года Бальдассаре женился на шестнадцатилетней Ипполите Торелли, девушке из старинного рода, рано оставшейся без отца и матери. Ипполита по завещанию располагала отнюдь не большим приданым, зато была милой, неподдельно скромной и верной; едва ли не с первого взгляда она пленила тридцативосьмилетнего жениха. Теперь граф охотно отдался мирным домашним заботам.
* * *
Тем временем Франческо Мария делла Ровере, ценой едва ли не всего семейного достояния собрав наемное войско, ближайшей зимой повел его на отвоевание Урбино. Ему удалось разгромить в нескольких битвах Лоренцо Медичи и овладеть почти всей территорией герцогства. После того как Лоренцо, получив огнестрельную рану, покинул военный лагерь, предоставив другим проливать кровь за бесчестно полученное им владение, папа поручил войско своему ближайшему доверенному лицу кардиналу Биббиене, бывшему мессеру Бернардо, так хорошо знакомому нам по страницам «Придворного». Этот записной острослов, зачинщик всех веселых забав при урбинском дворе в дни Гвидобальдо повел дело чрезвычайно пассивно; возможно, в случае победы герцога он рассчитывал уверить его в своем тайном сочувствии и саботаже приказаний папы.
Франческо Мария, со своей стороны, целые восемь месяцев храбро и талантливо сражался не только против соединенных сил Рима и Флоренции, но и против испанских и французских отрядов, высланных папе на помощь. Но он был крайне ограничен в средствах, а позволять войску грабить население собственного государства не хотел, и это вызвало недовольство наемников. В то же время понтифик, понимая, что может одолеть делла Ровере только измором, шел на самые отчаянные меры ради пополнения военной казны. Историки считают, что поборы и активная продажа кардинальских званий, введенные им ради войны с делла Ровере, ускорили реформационный взрыв 1519 года в Германии. Не выдержав войны на истощение, Франческо Мария вынужден был отступить.
* * *
Кастильоне не принял участия в походе своего бывшего государя. В августе 1517 года Ипполита родила ему первенца – Камилло, еще через год – дочь Анну. Между семейными и хозяйственными заботами граф снова берется за работу над своей книгой; ее текст, с поправками и дополнениями, он посылает на критику старым друзьям – все тем же Каноссе, Бембо, Биббиене – так, будто печальные обстоятельства последних лет не отдалили их друг от друга.
В феврале 1519 года в возрасте пятидесяти двух лет умер маркиз Мантуи Франческо Гонзага, и власть перешла к его сыну, девятнадцатилетнему Федерико. Вскоре несчастье посетило и дом Медичи: 28 апреля, спустя две недели после родов, умерла Мадлен де ла Тур, принцесса из французского королевского дома, супруга Лоренцо, браком с которой Франциск I надеялся закрепить свое влияние на Флоренцию. Последствия трудных родов оказались отягощены сифилисом, которым несчастную юную женщину заразил гуляка-муж. А еще через неделю скончался и сам давно подточенный недугом герцог. Обещанной славы нового Цезаря, которую сулил Макиавелли, ему не досталось. Злой памятью о нем остались не столько его собственные беспутства, сколько сирота-дочь Катарина, будущая королева Франции, с чьим именем история навсегда свяжет убийства Варфоломеевской ночи. А возможно, единственной памятью доброй – надгробие, стоящее в знаменитой капелле Медичи против надгробия его дяди Джулиано. Знаменитый Il Pensieroso
[33], юный могучий герой в отрешенном созерцании, шедевр Микеланджело, вовсе не имеет сходства с жалким внуком и тезкой прославленного деда.
* * *
Смерть второго племянника сильно ударила по геополитическим амбициям папы. Еще более страшным ударом стала начавшаяся в Германии Реформация. Зато ослабление понтифика подало новые надежды и мантуанскому герцогу, и Франческо Мария делла Ровере. Кастильоне был послан в Рим, чтобы находиться при курии, следя за переменами политической обстановки и защищая интересы нового синьора Мантуи, – и, кажется, был рад этому поручению. Печаль от разлуки с женой и детьми уравновешивалась нетерпеливым ожиданием новых дел и встреч. В Риме его ждал желанный ему круг художников и ученых, старые знакомые и друзья, и прежде всего Рафаэль, прогулки и беседы с ним среди руин древних форумов и на виллах Тиволи.
Не говоря много о деталях дипломатической активности Кастильоне той поры, упомянем о деле, которое граф принял на себя абсолютно бескорыстно и при этом отнюдь не с меньшей энергией, чем свои посольские обязанности. Речь идет о сотрудничестве с Рафаэлем в воссоздании топографии античного Рима. К 1519 году Рафаэль составил великое множество чертежей, описаний древних памятников и подробных исследований строительной техники римлян, что позволяло, при наличии средств и доброй воли, предпринять масштабную реконструкцию не только отдельных зданий, но со временем и целых кварталов и форумов Вечного города в их былом величии. Кастильоне, в составе тесного круга друзей и единомышленников художника, приложил немало усилий, чтобы подготовить этот материал к изданию в виде альбома гравюр с подробными комментариями. Текст предваряющего альбом послания папе, как показывают сохранившиеся черновые рукописи, был совместно написан Кастильоне и Рафаэлем. Этот документ, плод сотворчества художника и политика, интересен не только с точки зрения своей непосредственной темы. Попробуем, пробившись сквозь толщу неизбежного этикетного красноречия, глубже вдуматься в его смысл. Приведем лишь самое начало.
«Многим людям, святейший отец, измеряющим своим малым разумом величайшие вещи, повествуемые о римлянах по части военного искусства, а о самом городе Риме – по части удивительного архитектурного мастерства, богатых украшений и величины зданий, эти вещи чаще представляются вымыслом, чем истиной. Со мною (послание написано от лица Рафаэля. – П. Е.) обыкновенно бывает иначе; ибо я, усматривая из еще видимых нами остатков руин Рима божественность этих древних душ, считаю обоснованным полагать, что многие дела, кажущиеся нам невозможными, для них вовсе не были трудны. Ибо поскольку я весьма усердно изучаю эти древности и приложил немалую заботу к их тщательному поиску и старательному измерению, а также, читая надежных авторов, сравнивал произведения с их описаниями, то полагаю, что приобрел некоторые познания в древней архитектуре. И это дает мне величайшую отраду от познания такой превосходной области, но вместе с ней – и величайшую скорбь, когда я вижу словно труп достославного отечества, бывшего некогда царицей мира
[34], растерзанный столь жалким образом. И коль скоро для каждого является долгом сострадание к родным и к родине, считаю долгом положить все мои малые силы на то, чтобы придать насколько возможно больше жизни некоему образу, как бы тени родины, поистине всеобщей для всех христиан, некогда столь чтимой и могущественной, что людям уже казалось, что она одна под небесами сильнее фортуны и, вопреки естественному ходу вещей отнятая у смерти, будет пребывать вечно.
