Но не только политические треволнения томили мантуанского посланника.
«У меня все хорошо, – пишет он матери в середине июля, – но я точно не в Риме, потому что нет в нем больше моего бедного Рафаэля»
[38]. Художник умер незадолго до отъезда Кастильоне из дому, 6 апреля. Образ друга не выходит у Бальдассаре из мыслей: он посвящает его памяти две латинских элегии.
В одной из них, сочиненной как письмо Ипполиты самому Бальдассаре, боль от потери друга смягчена мыслями о далеком доме, любимой жене, детях, тихой семейной радости.
…Лишь образ, лицо доносящий твое, Рафаэля рукою
Писанный, облегчает немало заботы мои.
С ним забавляюсь, смеюсь и, бывает, шутя ему
Что-то скажу, а он – точно ответить готов.
Мне головой часто кивает согласно и, мнится,
Что-то желая сказать, твои произносит слова.
Отца узнает и приветствует лепетом мальчик.
Теша его, коротаю долготекущие дни…
[39]Зато вторая элегия, кажется, высвобождает всю горечь, заглушенную в первой:
За то, что искусством своим исцелил раздробленное тело,
За то, что воззвал Ипполита от Стиксовых вод,
Был Эпидаврянин сам увлечен в Стигийские волны
[40]:
Жизни ценой стала целителя смерть.
Подобно и ты, Рима раздранное тело воссоздавая
Необычайным даром твоим, Рафаэль,
Города труп, истерзанный сталью, огнем и веками,
К жизни опять и к прежней взывая красе
[41],
Зависть вызвал богов; Смерть возмутилась: как мог ты
Душу вдохнуть в бездыханных давно. И за то,
Что истребляемое ею за долгое время
Заново ты создавал, смертный презревши закон,
Падаешь, бедный, скошенный молодым, возвещая,
Что и все наше, и мы – Смерти обречены
[42].
Кастильоне, как видим, выбирает темой лишь одну из сфер творчества Рафаэля, ту, в которой сам помогал другу. При жизни художника его труд по возрождению Рима получал слишком слабый отклик у папы Льва Х, поглощенного охотой, пирами и забавами, а после смерти оказался почти похоронен.
В элегии повторяется мысль о всесилии времени и смерти, об обреченности даже самых высоких человеческих замыслов, высказанная еще в раннем сонете 1503 года. Автор словно предчувствует близкие горести и в собственной судьбе, и в судьбе любимого города.
Но пока вернемся к домашним делам нашего героя, дав слово Ипполите Торелли:
«Мой дорогой супруг.
Я получила два ваших письма, одно от 24 июля, другое от 28-го. Вы, право, такой хороший, что заставляете меня чувствовать себя негодной; но это не от недостатка доброй воли с моей стороны. Я хотела бы писать вам чаще, но у меня не всегда получается. Рада узнать, что у вас все хорошо. Пожалуйста, берегите себя и будьте всегда в хорошем настроении. Моя беременность проходит хорошо; думаю, пошел уже восьмой месяц. Молите Господа Бога, чтобы мне благополучно разродиться. Если бы Он дал мне такую милость, чтобы вы приехали к этому времени, я бы не думала о том, сколько придется мне перестрадать… Наши дети здоровы, оба учатся читать. Но Камилло – озорной мальчик, и когда кто пытается учить его, он отвечает, что тот говорит все плохо, и делает вид, что знает это лучше. Маленькая Анна замечательно прочитывает всю азбуку и повторяет столько вещей, что все изумляются. Мне очень грустно было узнать, что вы потеряли нашего пса Грилло. Пожалуйста, сделайте все, чтобы его разыскать. Вам не было нужды напоминать мне о мехах, которые я вывесила проветрить; вы увидите, что они совершенно целы. Мастер Ладзаро продолжает отделывать детскую комнатку, но я не буду писать об этом много, потому что, как думаю, вам, наверное, уже написала мадонна Луиджа. От всего сердца прошу вас вспоминать меня иногда; ведь я думаю о вас постоянно, и нет у меня другой отрады, кроме как думать о вас. Сестра Лаура вам кланяется
[43].
В Мантуе, во 2-й день августа, MDXX.
Ваша жена, которая любит вас больше, чем себя самое.
Моему дорогому и любимому супругу графу Бальдассаре Кастильоне, в Рим».
«Мой дорогой супруг.
Очень жаль, что, как вы пишете, у вас много неприятностей. Я так хотела бы, чтобы вы не принимали все это близко к сердцу. Если правда, что, как вы пишете, будь я с вами в Риме, вам не было бы так тяжело, то и мне было бы в радость быть там. Больше всего на свете я желаю быть с вами, и вся моя радость теперь – это получать ваши письма и думать о вас, и вспоминать вас вместе с Камилло. Мне грустно от того, что ваши слуги заболели. Пожалуйста, берегите себя и будьте всегда здоровы и веселы. И вспоминайте меня иногда, если уж вам без меня трудно. Будьте так добры, не забудьте о черном ворсистом шелке, который вы обещали приобрести для меня и послать его, когда сможете. Остается сказать вам, что я от всего сердца вам кланяюсь, и дети тоже.
В Мантуе, в 10-й день августа, MDXX.
Ваша жена, которая хочет одного – чтобы вы ее любили».
«Мой дорогой супруг.
Я родила малышку. Надеюсь, вы не будете этим недовольны. Но мне было хуже, чем в прошлый раз. То, о чем я говорила вам, действительно случилось, и у меня было три сильных приступа лихорадки. Однако сейчас мне лучше, и я надеюсь, что больше не буду болеть. Много писать вам не могу, потому что еще не совсем окрепла. От всего сердца кланяюсь вашей милости.
В Мантуе, в 20-й день августа 1520.
Ваша жена, немного уставшая от своих болячек»
[44].
25 августа Ипполита умерла.
Нет, теперь я не жив, супруга сладчайшая, ибо
Жизнь мою вместе с телом твоим судьба унесла.
Жить буду я, когда в этой общей могиле
С костями твоими кости соединятся мои
[45].
В стихах латинской надписи на надгробии Ипполиты Кастильоне все тот же – сдержанный, не дающий горю власти над собой. Как никогда не злословит он вышестоящих, так не клянет он собственный жребий, принимая совершившееся мужественно и собранно.
