Мессер Бернардо только улыбнулся:
– Не будь здесь нашего синьора Маньифико, который повсюду слывет покровителем женщин, я взял бы на себя труд вам ответить; но не хочу пытаться обойти его.
– Женщины не нуждаются в защитнике против столь жалкого обвинителя, – заметила с улыбкой синьора Эмилия. – Оставьте синьора Гаспаро при его извращенном мнении, возникшем, скорее всего, оттого, что он просто никогда не встречал женщины, которой бы приглянулся, а не от каких-то недостатков, присущих женщинам. И продолжайте, пожалуйста, рассказ о шутках.
LXX
– По правде сказать, синьора, – отвечал мессер Бернардо, – кажется, я привел уже много случаев, когда можно вставить остроумное высказывание, которое только выиграет, если сопровождается умелым рассказом. Но можно привести и много других, – например, когда рассказываются вещи, в преувеличении или преуменьшении безмерно превосходящие всякое вероятие.
Марио да Вольтерра
{279} говорил в этом роде, рассказывая об одном прелате, который считал себя столь великим человеком, что, входя в собор Святого Петра, пригибался, чтобы не задеть головой архитрав дверей. Да и наш Маньифико как-то рассказывал здесь, будто его слуга Гольпино – настолько худой и сухопарый, что однажды утром, раздувая в камине огонь, был подхвачен дымом и взлетел до самого верха камина; ему повезло лишь, что он застрял в решетке, и его не вынесло вместе с дымом в трубу.
Еще хорош рассказ мессера Агостино Бевадзано
{280}. Один скупердяй, не желавший продавать пшеницу, пока она была дорога, потом, увидев, что цена сильно упала, от отчаяния повесился на потолочной балке у себя в спальне. Слуга его услышал шум и поспешил в спальню, где, увидев хозяина повешенным, немедля перерезал веревку и спас его от смерти. Едва придя в себя, хозяин вычел у слуги из жалованья за перерезанную веревку.
Кажется, к тому же роду относится и сказанное Лоренцо Медичи одному скучному шуту: «Ты хоть защекочи меня, рассмешить все равно не сумеешь». Подобным образом ответил он одному глупцу, который однажды утром застал его слишком поздно в постели и пустился в упреки, говоря: «Я уже побывал на Новом рынке и на Старом, потом за воротами Сан-Галло, обошел по своим делам вокруг стен и сделал тысячу других вещей. А вы все спите?» Лоренцо сказал ему: «То, что я увидел во сне за этот час, стоит больше всех дел, что вы переделали за четыре»
{281}.
LXXI
Еще хорошо выходит, когда в своем ответе человек порицает то, что будто бы не имел намерения порицать. Однажды маркиз Мантуи Федерико
{282}, отец нашей синьоры герцогини, сидел за столом со многими благородными мужами; когда суп уже был съеден, один из них, со словами: «Государь маркиз, простите меня», принялся хлебать остатки бульона прямо из супницы. Маркиз не задумываясь ответил: «Ты проси прощения у свиней, а меня ты ничем не обидел». Еще говорил мессер Николо Леонико
{283}, обличая одного тирана, имевшего ложную славу щедрого человека: «Подумать только, какая обитает в нем щедрость: он раздает не только свое достояние, но и чужое».
LXXII
Еще один весьма тонкий вид шуток состоит в некоторой утайке: говорится одно, а молчаливо подразумевается другое. Я не имею в виду прямую противоположность, когда карлика называют великаном, а черного – белым или безобразного – красавцем, потому что контраст здесь слишком явственен, – хоть иногда и это бывает смешно, – но когда с самым серьезным видом мы для забавы говорим не то, что имеем на уме.
Один дворянин рассказывал мессеру Агостино Фольетте
{284} явную ложь и, видя, что ему мало верят, утверждал ее с великой настойчивостью. Наконец мессер Агостино сказал: «Сударь, если я могу надеяться на добрую услугу с вашей стороны, будьте любезны, перестаньте. Я не верю тому, что вы говорите». Но тот настаивал – и теперь уже с клятвой, – будто говорит чистую правду. Тогда мессер Агостино ответил: «Коль это вам так нужно, из добрых чувств к вам я поверю; ибо, в самом деле, я мог бы сделать для вас даже и большее».
