– Вы устыдитесь самого себя, когда увидите, что синьор Гаспаро, убежденный, признает свое и ваше заблуждение и попросит прощения, которое мы ему охотно дадим.
Наконец синьора герцогиня сказала:
– Поскольку время очень позднее, отложим все на завтра. Тем более что мне кажется дельным совет синьора Маньифико: прежде чем мы перейдем к этому диспуту, следует сочинить придворную даму, обладающую всеми совершенствами, подобно тому, как эти синьоры обрисовали нам совершенного придворного.
– Государыня, – сказала на это синьора Эмилия, – только Боже сохрани нас поручить это дело какому-нибудь сообщнику синьора Гаспаро! Не то он сочинит нам придворную даму, которая будет знать только кухню да прялку.
– Как раз самые для нее дела, – заметил Фризио.
– Поручаю это синьору Маньифико, – подвела черту синьора герцогиня. – Уверена, что он, с его умом и рассудительностью, мысленно представит все высшее совершенство, какого только можно желать в женщине, и столь же хорошо выразит его словами. И у нас будет что противопоставить лживым измышлениям синьора Гаспаро.
C
– Государыня, – отвечал Маньифико, – я не уверен, что будет правильным решением возложить на меня дело такой важности, ибо я, честно говоря, не чувствую себя к нему готовым. Я ведь не граф и не мессер Федерико, которые с помощью своего красноречия умудрились слепить такого придворного, какого никогда не было, да, кажется, и быть не может. Но если уж вам угодно дать мне это поручение, то пусть оно будет, во всяком случае, на тех же условиях, что у них. То есть пусть каждый возражает мне, когда захочет: я приму это не как возражение, а как помощь. И может быть, при исправлении моих ошибок и выяснится то совершенство придворной дамы, которое мы ищем.
– Надеюсь, ваша речь будет такова, что вам мало в чем можно будет возразить, – ответила синьора герцогиня. – Так что обратите весь ваш ум на мысль об этом и сочините нам такую женщину, чтобы наши противники постыдились говорить, будто она своими добрыми качествами не равна придворному-мужчине. А о нем рассказ мессеру Федерико пора закончить, ибо он и так его уже слишком изукрасил, – тем более что нам предстоит еще выводить для сравнения с ним женщину.
– У меня, государыня, осталось очень мало, если и вообще осталось, что сказать о придворном, сверх уже сказанного, – отозвался синьор Федерико. – Но то, что я думал добавить, из-за шуток мессера Бернардо вылетело у меня из головы.
– Если так, – сказала синьора герцогиня, – завтра соберемся не очень поздно, чтобы у нас хватило времени на то и на другое.
После этих слов все поднялись с мест, и, попросив разрешения у синьоры герцогини, каждый отправился к себе в опочивальню.
Третья книга
о придворном графа Бальдассаре Кастильоне к мессеру Альфонсо Ариосто
I
Пишут, что Пифагор весьма тщательным и остроумным образом вычислил меру тела Геркулеса. Было известно, что длину стадия, на котором в Ахайе, близ города Элиды, перед храмом Юпитера Олимпийского, каждые пять лет торжественно совершались Олимпийские игры, Геркулес измерил стопами, и она составила шестьсот двадцать пять его стоп; а другие стадии, учрежденные по всей Греции в более поздние времена, тоже имели длину в шестьсот двадцать пять стоп, но при этом были несколько короче олимпийского. Из этой пропорции Пифагор легко вывел, насколько длина стопы Геркулеса была больше, чем длина стопы других людей, а узнав длину его стопы, установил, что тело Геркулеса превосходило величиной тела других людей пропорционально тому, как тот стадий превосходил другие стадии
{346}.
Так и вы, дорогой мессер Альфонсо, следуя тому же принципу, по малой части всего тела можете ясно понять, насколько урбинский двор превосходил все другие дворы Италии, видя, насколько игры, изобретавшиеся там для развлечения душ, истомленных более тягостными делами, были выше тех игр, что в ходу при других итальянских дворах. Если таковы были игры, вообразите, какими, следовательно, были другие доблестные деяния, в которые эти умы были погружены внимательно и целиком.
Об этом я и решаюсь доверительно рассказывать, в надежде, что мне поверят; и не расхваливаю дела, бывшие столь давно, что позволительно приукрасить их вымыслом, – ибо то, о чем я говорю, можно проверить свидетельством многих достойных доверия еще живущих людей, которые лично видели и знали образ жизни и обычаи, некогда принятые там. И я чувствую себя обязанным, насколько могу, со всем усердием попытаться защитить от смертного забвения эти ясные воспоминания и, записав, оживить их в душах потомков.
И возможно, в будущем благодаря этим записям кто-то еще и позавидует нашему веку; ибо нет человека, который, читая об удивительных делах древних, не представлял бы себе в уме несколько большего, чем написано, не воображал бы чего-то такого, что, как кажется ему, эти книги не могут выразить, пусть они и божественно написаны. Так и мы желаем: если наша книга удостоится милости быть прочитанной благородными рыцарями и дамами, пусть все, кому в руки попадет плод нашего труда, понимают и твердо знают, что урбинский двор был куда превосходнее и богаче замечательными людьми, чем мы в силах выразить на письме. И будь у нас столько красноречия, сколько у них достоинств, мы не нуждались бы в ином свидетельстве, для того чтобы наши слова получили полную веру от тех, кто не был этому очевидцем.
II
Итак, на следующий день в обычное время компания собралась в том же месте. Все бесшумно сели и обратили глаза на мессера Федерико и Джулиано Маньифико, в ожидании, кто из них первый начнет говорить. И синьора герцогиня, тоже некоторое время сидевшая безмолвно, сказала:
– Синьор Маньифико, все желают видеть эту вашу даму изящно украшенной; а если вы ее не покажете так, чтобы ее красота была видна вполне, мы решим, что вы ее ревнуете.
– Государыня, – отозвался Маньифико, – если бы я считал ее красавицей, я показывал бы ее без украшений, а так, как пожелал Парис увидеть трех богинь
{347}. Но если мне не помогут принарядить ее присутствующие здесь дамы, искусные в этом, боюсь, не только у синьора Гаспаро и Фризио, но и у всех других наших мужчин будет справедливый повод говорить о ней дурно. Поэтому, коль скоро она имеет у нас репутацию красавицы, может быть, лучше нам пока подержать ее в укрытии и рассмотреть те качества, о которых собирается еще досказать мессер Федерико применительно к придворному: ведь он бесспорно прекраснее, чем может быть моя дама.
– То, что было у меня на уме, – откликнулся мессер Федерико, – не настолько необходимо для придворного, чтобы нельзя было без этого обойтись. Но это почти новый предмет сравнительно с тем, о чем мы говорили до сих пор.
