– И что же это за предмет? – спросила синьора герцогиня.
Мессер Федерико ответил:
– Я был намерен, насколько в моих силах, разъяснить, откуда явились эти общества и ордена, учрежденные великими государями под различными инсигниями, как орден Святого Михаила в королевском доме Франции, орден Подвязки, под именем святого Георгия, в королевском доме Англии; Золотого Руна – в бургундском: каким образом присваиваются эти достоинства и как их лишают, если на то есть причины; как они возникли, кто были их учредители и с какой целью они их учредили. Ибо и при великих дворах рыцарям этих орденов всегда оказывается честь.
Еще я думал, если хватит времени, поговорить не только о многообразии обычаев, употребляемых при дворах христианских государей в служении им, в празднованиях, в их появлениях на публичных зрелищах, но рассказать кое-что и о дворе Великого Турка, и особенно, еще больше, о дворе Софи, царя Персии
{348}. Ибо я слышал от купцов, долго живших в этой стране, что тамошние благородные рыцари весьма мужественны и галантны и в общении между собой, в ухаживании за женщинами и во всех своих делах являют учтивость и сдержанность, а в делах с оружием, когда приходится, в играх и празднествах – величавость, раскованность и легкость. Еще я имел удовольствие разузнать, какие приемы во всем этом у них более всего ценятся, каковы у них торжества, что считается изяществом в одеяниях и оружии, в чем они отличаются от нас, а в чем похожи; как развлекаются их женщины, сколь скромно одаряют они милостью тех, кто служит им ради любви. Но в самом деле, сейчас нет времени углубляться в рассуждения обо всем этом – прежде всего потому, что еще предстоит говорить и о другом, что гораздо ближе к нашему предмету.
III
– Напротив, – сказал синьор Гаспаро, – рассказать об этом и о многих других вещах было бы ближе к нашему предмету, чем сочинять эту самую придворную даму, потому что правила, данные придворному-мужчине, годны также и для женщины; ибо она, точно как мужчина, должна разбирать время и место, и соблюдать – насколько позволит скудость ее ума – все другое, о чем столько было говорено.
Однако, вместо этого, может быть, совсем неплохо было бы преподать некоторые тонкости, касающиеся личного служения монарху, ибо придворному подобает их знать и проявлять изящество в их исполнении. Или же, в самом деле, поговорить о методе, какого следует держаться в телесных упражнениях, как ездить верхом, действовать оружием, бороться, и в чем заключаются трудности этих действий.
Синьора герцогиня ответила, смеясь:
– Государи не станут использовать для личного служения такого превосходного придворного, как этот
{349}; а обучать телесным упражнениям, развитию силы и ловкости предоставим нашему мессеру Пьетро Монте в удобное для него время. Но сейчас Маньифико не должен говорить ни о чем другом, как только о той даме, которой вы, синьор Гаспаро, кажется, уже начинаете побаиваться, а потому и хотите увести нас в сторону от предмета.
Но синьора Гаспаро поддержал Фризио:
– Да ясное дело: некстати и не ко времени сейчас разглагольствовать о женщинах, когда еще столько осталось не сказанного о придворном. Незачем мешать одно с другим.
– Вы очень заблуждаетесь, – откликнулся мессер Чезаре Гонзага, – ибо как ни один двор, сколь угодно великий и пышный, без женщин не может иметь в себе ни красоты, ни блеска, ни веселья и ни один придворный не будет изящным, любезным или отважным и ни за что не станет выполнять акробатические упражнения на скаку, если его не побуждает к тому общение с женщинами, любовь к ним и желание доставить им приятное, так и разговор о придворном никогда не будет полон, если женщины своим участием не внесут свою долю изящества, которым они совершенствуют и украшают придворное искусство…
Синьор Оттавиано вставил со смехом:
– …показав кусочек той приманки, которой они сводят с ума мужчин!
IV
А синьор Маньифико, обращаясь к синьоре герцогине, сказал:
– Итак, государыня, если вам угодно, я начну говорить то, что от меня требуется, хотя и очень сомневаюсь, что смогу удовлетворить ожиданиям. И конечно, куда легче было бы мне сочинить некую государыню, достойную быть царицей всего мира, чем совершенную придворную даму, – ибо я не знаю, откуда взять пример этой дамы, а за примером для царицы мне не нужно было бы ходить далеко: достаточно лишь представить божественные достоинства одной государыни, которую я знаю лично, и, созерцая их, направить все мои мысли на ясный словесный образ того, что многие видят очами. А если б я не мог иного, достаточно мне было бы лишь назвать ее имя, чтобы считать мой долг исполненным.
– Не выходите за пределы темы, синьор Маньифико, – отвечала синьора герцогиня, – но придерживайтесь установленного порядка и сочините придворную даму, чтобы у вашей столь замечательной государыни была та, которая могла бы ей достойно служить.
И Маньифико продолжил:
– Тогда, государыня, чтобы было ясно, что ваши повеления побуждают меня дерзнуть даже на то, чего я не умею, буду говорить об этой превосходной даме, какой бы я хотел ее видеть. И когда создам ее на свой вкус, то, не имея возможности иметь другую, я уж, на манер Пигмалиона, себе ее и возьму
{350}. А что до сказанного синьором Гаспаро, будто те же правила, что установлены для придворного-мужчины, годятся и для женщины, – я придерживаюсь другого мнения. Потому что, хотя некоторые качества являются общими и равно необходимыми для мужчины и для женщины, есть и иные, более приличные женщине, чем мужчине, а есть такие, что приличны мужчине, а женщине должны быть совершенно чужды. То же самое скажу и о телесных упражнениях; но прежде всего остального, думаю, женщина должна отличаться от мужчины в своих повадках, манерах, словах, жестах, походке. Ибо как ему прилично выказывать некую солидную и твердую мужественность, так женщине – мягкую и изящную нежность, с той женственной миловидностью, которая в каждом ее движении – идет ли она, стоит или говорит что-либо – всегда явит ее женщиной, без какого-либо сходства с мужчиной.
Добавляя такое примечание к правилам, которые граф Лудовико и мессер Федерико установили для придворного, я, конечно, тоже полагаю, что женщине надо уметь пользоваться многими из них, украшая себя наилучшими качествами, как говорит синьор Гаспаро. Ибо, на мой взгляд, многие душевные добродетели необходимы женщине так же, как и мужчине. Равным образом и то, что мы сочли нужным для придворного: иметь благородное происхождение, избегать нарочитости, отличаться врожденным изяществом во всех своих действиях, иметь добрые обыкновения, быть разумной, осмотрительной, не высокомерной, не завистливой, не злоречивой, не тщеславной, не спорщицей, не неумехой, знать, как заслуживать и хранить благоволение своей госпожи и всех остальных, быть безупречной и изящной во всех занятиях, приличных для женщины. Еще мне кажется, что красота ей необходима больше, чем придворному-мужчине; ибо, в самом деле, женщина в целом много теряет, когда некрасива. И она должна быть более внимательной к своему внешнему виду и больше остерегаться дать кому-либо повод говорить о ней дурно, но вести себя так, чтобы ее не пятнала не только вина, но даже и подозрение, – ибо у женщины меньше способов защититься от клеветы, чем у мужчины.
