Мог бы я упомянуть и об иных, достигших совершенства в литературе, в музыке, в живописи, в скульптуре; но не хочу продолжать называть такие примеры, которые и без того всем вам хорошо известны. Достаточно того, что, если вы сами поразмыслите о женщинах, которых знаете, вам нетрудно будет осознать, что большинство из них достоинством и заслугами не ниже, чем их отцы, братья и мужья, и что многие из них были причиной блага для мужчин и зачастую исправляли их ошибки.
А если нет сейчас на свете тех великих цариц, что шли покорять далекие страны и воздвигали величественные здания, пирамиды и города – как Томирис, царица скифская
{422}, Артемизия
{423}, Зенобия
{424}, Семирамида
{425} и Клеопатра
{426}, так нет теперь и мужчин, подобных Цезарю, Александру, Сципиону, Лукуллу и тем славным римским императорам.
XXXVII
– Да уж не говорите! – со смехом возразил Фризио. – Нынче сколько угодно женщин вроде Клеопатры и Семирамиды; и пусть нет у них стольких царств, войск и сокровищ, зато хватает желания подражать этим царицам в наслаждениях, в том, чтобы сверх всякой возможности угождать своим похотям.
– Вам, Фризио, прямо-таки нравится нарушать границы, – сказал Маньифико. – Только в наши времена на несколько Клеопатр приходится несметное число Сарданапалов
{427}, а это куда хуже.
– Сравнение ваше не годится, – поспешил на помощь союзнику синьор Гаспаро. – Не надо думать, что мужчины невоздержностью превосходят женщин. А если бы даже и было так, то не было бы хуже, ибо невоздержность женщин порождает безмерные беды, которых не бывает от невоздержности мужчин. И потому обычай, как вчера говорилось, предусмотрительно позволил женщинам иметь недостаток в остальном, чтобы они всеми силами могли поддерживать одну эту добродетель чистоты, без которой неясно будет, чьи дети, и распадутся узы, скрепляющие мир кровным родством и естественной любовью каждого к тому, кого он произвел. Потому-то женщинам строже возбраняется распущенность, чем мужчинам, которые не вынашивают детей по девять месяцев в утробе.
XXXVIII
– Нет, поистине блестящие аргументы! – воскликнул Маньифико. – Удивляюсь, как вы еще в книгу их не записали. Но объясните мне, будьте любезны, почему распутство мужчинам не вменяется в такой же степени в порок, как женщинам, раз уж они, как по природе более способные к добродетели и обладающие бо́льшими достоинствами, легче могут хранить эту добродетель воздержания. Будь они сами воздержны, тогда и не возникало бы сомнений, чьи дети. Допустим даже, что женщины более похотливы; но они не смогли бы рожать сами от себя, без участия мужчин, если бы мужчины, как более воздержные, не стали бы удовлетворять их похотливость.
Но если взглянуть правде в глаза, вы и сами признаете, что это мы, мужчины, нашей собственной властью присвоили себе такое право, что для нас эти грехи считаются простительными, и подчас мы ими даже хвалимся, а женщин хотим карать за них смертью или по меньшей мере клеймом пожизненного позора. Но раз уж такое мнение укоренилось, я бы счел правильным еще более жестоко наказывать тех, кто позорит женщину клеветой; и полагаю, что каждый настоящий рыцарь обязан всегда – если надо, то и с оружием в руках – защищать правду: особенно когда узнает, что какую-то женщину ложно обвиняют в нецеломудрии.
XXXIX
– Я тоже, – ответил с улыбкой синьор Гаспаро, – не только согласен с вами, что это долг каждого достойного рыцаря, но и считаю весьма благородным покрывать иные проступки, которые женщина может допустить или по несчастному стечению обстоятельств, или по слишком большой любви: так что, как видите, там, где это согласно с разумом, я еще больше стою на стороне женщин, чем вы. Да, не отрицаю: мужчины многовато себе позволяют, зная, что, по общепринятому мнению, распутство не несет им такого бесчестия, как женщинам. Но женщины, по причине слабости их пола, склонны к похотям куда больше, чем мужчины; если они подчас и воздерживаются удовлетворять свои вожделения, то лишь из-за стыда, а душой всегда к ним готовы. Потому мужчины и наложили на них страх, как узду, почти насильно удерживая их в добродетели целомудрия, без которой, по правде сказать, в них мало что было бы ценного; ибо единственная польза миру от женщин – чадородие.
