А когда наступил срок родов, Габриэль и все мужчины нашей семьи поспешили в синагогу – молиться о благополучии моем и младенца. А я осталась дома с акушеркой и женщинами нашей семьи с Меркадой во главе, и крики мои в ту ночь были слышны от нашего дома в Старом городе до Нахалат-Шива в Новом городе, и я тужилась, и тужилась, и тужилась, пока душа у меня едва не вышла из тела – еще до того как вышел младенец, и когда я уже уверилась, что Всевышний забирает меня к себе, родился мальчик. И Меркада распахнула двери и закричала: «Бьен насидо!» – родился к добру, и стоявшие за дверью люди со всего квартала закричали ей в ответ: «Сано ке сатэ!» – пусть будет здоров. А акушерка взяла ребенка, вымыла его, запеленала в белое полотно и положила мне на грудь. И прежде чем я успела поцеловать его в рыжие волосики, Меркада забрала его у меня и крикнула детям бежать поскорей в синагогу и позвать Габриэля, пусть придет посмотрит на своего первенца. И когда Габриэль пришел, он взял из рук Меркады младенца и держал его так, будто это дорогой хрустальный сосуд, который может в любую минуту сломаться, если сдавить его слишком сильно. И он прижал его к сердцу и возблагодарил Всевышнего. И только тогда он вспомнил обо мне, что лежала, словно мертвая, в простынях, и в первый раз в нашей жизни поцеловал меня в лоб.
Что я тебе скажу, керида миа… Это была одна из самых счастливых минут в моей жизни. Впервые после свадьбы я почувствовала со стороны Габриэля что-то вроде любви. Даже Меркада, со своим кислым как лимон лицом, которая никогда мне не улыбалась, не интересовалась моими делами и всегда разговаривала со мной резко, вдруг обратилась ко мне со словами: «Комо стас, Роза? Керес уна коза?» – «Как ты, Роза? Тебе что-нибудь нужно?» И прежде чем я успела ответить, велела своей дочери Аллегре принести мне лече кон дваш – молоко с медом.
Я так радовалась! В первый раз с тех пор, как я вошла в семью Эрмоза, я чувствовала, что Меркада и Габриэль мною довольны. Ведь я родила внука Меркаде и первенца Габриэлю. Я чувствовала тепло в сердце, что-то вроде гордости: может быть, теперь я наконец принадлежу к ним, может быть, теперь я часть семьи.
Новорожденного назвали Рафаэлем в честь твоего прадедушки, который умер незадолго до нашей с Габриэлем свадьбы. Как же я любила Рафаэля, зеницу ока моего! Я убирала нашу комнату так, что она сверкала. Как ни была я слаба после родов, но никогда не уставала мыть и чистить, чтобы ребенок, не дай бог, не подхватил какой-нибудь заразы и не умер, как дети йеменитов из Силуана, которые мерли как мухи – и все из-за грязи. Колыбелька Рафаэля стояла под окном, а над ней я повесила тара – масляную лампу, которую Габриэль принес из синагоги, и каждый вечер после вечерней молитвы приходили знатоки священных книг и читали отрывки из «Зоара» в честь младенца Рафаэля.
Но младенец, как мы его ни холили, как ни любили, как ни молились за него, все время плакал и плакал, и не было мне покоя ни днем ни ночью. Весь день у меня на руках – и все плачет и плачет, и я не знаю, что мне делать. Я сама еще ребенок, мне, может, шестнадцать, может, семнадцать, а ребенок все плачет и плачет, и в колыбели, и на руках, и я шепчу ему: «Керидо мио, ихо
[22] мио, ми альма, что у тебя болит, Рафаэль, что болит?» А он плачет, и я плачу, я уже все слезы выплакала, а он не останавливается даже передохнуть. Меркада говорила, может, у меня мало молока, может, нужно привести кормилицу? Я не хотела, чтобы мой ребенок сосал грудь другой женщины, я не хотела, чтобы чужие руки прижимали это маленькое тельце к своей груди. И чтобы молока было больше, Меркада заставляла меня есть чеснок, хоть я его ненавидела, и повторяла вновь и вновь, что только чеснок поможет Рафаэлю сосать энергичней, и тогда он будет сыт и перестанет плакать.
Больше всего я боялась сглаза и нечистой силы. Важнее всего обмануть самую страшную ведьму – Лилит, известно ведь, что она любит губить именно младенцев-мальчиков, и чтобы она, не дай бог, не пришла и не забрала Рафаэля, я одевала его девочкой. По нашей вере, Габриэла, чтобы обмануть нечистую силу, нужно как бы продать ребенка кому-нибудь другому. Так продали и мать Габриэля, поэтому ее звали Меркада – проданная.
Когда пришло время продавать маленького Рафаэля, я сказала Виктории Ситон, нашей доброй соседке: «У меня есть раб на продажу» – это был условный знак продажи ребенка. Виктория согласилась «купить раба» и дала мне в уплату золотой браслет. Назавтра две семьи встретились, закололи козла – искупительную жертву – и дали ребенку новое имя – Меркад…
– Виктория – это моя вторая бабушка? – вновь перебила я бабушку Розу.
– Тогда мы еще не знали, что сын Виктории, твой папа Давид, женится на Луне, и мы породнимся. Тогда Виктория Ситон была нашей соседкой по кварталу Охель-Моше, и такой был обычай. Три дня держала Виктория маленького Рафаэля у себя в доме, а потом мы провели новую церемонию продажи и выкупили его у нее. Но ничего не помогло, Габриэла, – ни то, что я одевала его как девочку, ни то, что мы продали его Виктории Ситон. Подлые черти оказались умнее нас: однажды – Рафаэлю не было еще и месяца, мы еще даже не совершили пидьон ха-бен
[23], – он вдруг стал синим, как глаз, который висел над его колыбелькой, чтобы охранять от сглаза, и не успела я закричать, чтобы позвать Габриэля, и не успели Габриэль и Меркада прийти, как он уже был мертв. Меркада приподняла одеяльце Рафаэля, посмотрела Габриэлю прямо в глаза и сказала ему: это наказание от Бога. Тогда еще я не понимала, за что твоему дедушке такое наказание, и только через много лет я поняла, что имела в виду старая карга.
В ту ночь, когда умер маленький Рафаэль, умерла и я. Я не умерла, когда турки, будь они прокляты, повесили моего брата Рахамима у Дамасских ворот, я не умерла, когда мой папа, а за ним и мама умерли в холеру и я осталась одна на свете – десятилетняя сирота с пятилетним братом. Я не умерла, когда поняла, что мой муж не любит меня и, видно, не полюбит никогда и что у свекрови только одна забота – отравлять мне жизнь. Но когда умер Рафаэль, мой мальчик, умерла и я. И дедушка твой, Габриэль, тоже умер. И только когда родилась Луна, твоя мама, он снова начал жить.
После того как родилась Луна, у нас родился еще один ребенок, мальчик, но он умер раньше, чем мы успели сделать брит-мила и дать ему имя. А я… Даже когда родилась Луна, даже тогда радость в мое сердце не вернулась. И когда Рахелика и Бекки родились – тоже нет. Ты знаешь, кто вернул твоей бабушке радость? – Кто? – я смотрела на нее во все глаза.
– Ты, моя девочка, – бабушка Роза, хоть и не любила поцелуев, поцеловала меня в макушку, и у меня перехватило дыхание. – Ты вернула мне радость в сердце. Дочери мои, чтоб они были здоровы, никогда не любили меня так, как ты. А может, и я не любила их так, как мать любит дитя. Не было места в моем сердце, оно было переполнено болью и тоской по мальчику моему, Рафаэлю, а для них места не осталось. Но тебя, керида, тебя, моя радость, я люблю очень. Как только ты родилась, сердце мое вновь распахнулось, и вошла в него радость, а я ведь и думать забыла, что она есть где-то в этом мире…
