– Ну вот, теперь все в порядке, теперь нам хорошо… – Рахелика поцеловала новорожденную в лобик и передала ее медсестре. – Давайте я нацежу в бутылочки своего молока, пока сестра не начнет ее кормить.
Она наполнила молоком несколько бутылочек и поспешно вернулась в палату к Луне. Давид уже был там и сидел у изголовья жены.
– Как дела? – спросила Рахелика.
– Она не разговаривает со мной. Вообще не разговаривает.
– Выйди из палаты, Давид, оставь меня с ней.
Давид с потерянным видом встал и вышел. Он был обескуражен таким поведением Луны. С той минуты, что он взял дочку на руки, его сердце переполнилось любовью. Он влюбился в красавицу-малышку, которая у них родилась, и не понимал, почему Луна даже не удостаивает его взглядом.
Да и как ему понять, если почти все то время, что Луна провела в родильной комнате, в мучительных схватках, разрывающих ее тело, он был на работе? А что ему было делать? Сидеть в коридоре и ждать, пока она родит? Он провел там всю ночь, а она не родила. Утром врачи сказали, что пройдет еще какое-то время, пока она родит. Ребенок, объяснили ему, никак не может выйти; может быть, придется делать кесарево сечение. Ему лучше уйти и заняться своими делами, а сюда вернуться днем. Но когда он вернулся днем, Луна еще не родила, и он снова ушел. И лишь когда он вернулся вечером, то узнал, что наконец-то родилась дочь.
И хотя он и был разочарован тем, что родилась дочь, а не сын, трепет, который он испытал, взяв ее на руки, перевесил разочарование. В первый раз с тех пор, как Давид расстался с Изабеллой на причале в Местре, он почувствовал, что счастье снова проникает в его жизнь. Казалось, ребенок – это вознаграждение за утраченную любовь к женщине, которую он оставил в Италии.
Когда Давид вышел из палаты, Рахелика села у изголовья Луны и погладила ее по волосам.
– Я хочу умереть, – пробормотала Луна. – У меня все болит, а внизу просто горит. Это был кошмар, сущий кошмар. Почему ты мне не сказала, что это так ужасно? – А если бы сказала, тебе было бы легче?
– Тебе тоже было так больно?
– Это всегда больно. Маме тоже было больно, и твоей дочери тоже будет больно. Это проклятие, которое Бог наложил на праматерь нашу Еву за то, что она соблазнила Адама отведать плод с древа познания. «В муках будешь рожать детей» – помнишь? Очень скоро ты все забудешь, эту боль быстро забывают, иначе как бы мы рожали снова и снова?
– Я в жизни не буду больше рожать! – запротестовала Луна. – Это первый и последний раз.
– Луника! – засмеялась Рахелика. – Вот увидишь, к следующей беременности ты уже ничего не будешь помнить. У тебя дочка красавица, просто принцесса!
Луна молчала.
– Ты не хочешь ее увидеть?
– Не сейчас. Я устала.
– Она похожа на тебя как две капли воды. У нее зеленые глаза и рыжие волосы, как у тебя, ты в нее влюбишься.
– Я хочу спать.
– Хорошо, Луника, спи. Но когда проснешься, тебе ее принесут, и увидишь, она заставит тебя забыть о боли.
Но я не сумела заставить маму забыть о боли. А она не сумела меня покормить. Каждый раз, когда меня приносили для кормления, я начинала орать, чуть ли не до удушья. У меня не получалось ухватить губами сосок, а если это и удавалось, тех немногих капель молока, что сочились из маленькой маминой груди, не хватало, чтобы утолить мой голод, и я отчаянно вопила. Маленькое припухшее личико становилось красным от слез, и до смерти перепуганная мама звала медсестру, чтобы та забрала меня. Через три дня всем стало ясно, что Рахелика и дальше должна кормить меня своим молоком: надежды на то, что маме удастся меня выкормить, не было.
«Хадасса» находилась на восточной части горы Скопус, это был еврейский анклав среди арабского окружения, которое день ото дня становилось все враждебнее. Когда в ООН было принято решение о разделе страны, поездка на Скопус и обратно сделалась опасной. Луна, измученная и подавленная после тяжелых родов, смертельно боялась поездки в Иерусалим и наотрез отказалась покидать больницу, когда Давиду пора было забирать ее и наследницу домой.
– Я не поеду с грудным ребенком в такси, это опасно! – объявила она.
– Но нам не дадут машину скорой помощи, – уговаривал ее Давид, – ты же не тяжелобольная, которую срочно нужно доставить в больницу.
– Нет так нет. Я не для того пережила семнадцать часов ада, чтобы погибнуть от пули арабского снайпера.
Она упрямо стояла на своем и отказывалась встать с постели. Вызвали старшую медсестру, которая потребовала освободить койку, но и это не помогло.
– Вы можете кричать на меня хоть до завтра, – заявила ей Луна ледяным тоном, – вы можете привести сюда Бен-Гуриона собственной персоной, но я не поеду без охраны! – Она повернулась к Давиду. – Ради бога, можешь снять нам комнату, и мы переедем жить сюда.
Давид, который только и ждал возможности привезти Луну с ребенком домой, чтобы ускользнуть на войну, которая должна была вот-вот разразиться, уже начал терять терпение. Каждая лишняя минута с капризной женой превращалась для него в трудновыносимое наказание.
Он образцово вел себя с той минуты, когда Моиз вызвал его на разговор. Тогда, десять месяцев назад, он понял, что если хочет сохранить свой брак, если хочет избежать скандала, который станет угрозой будущему их семьи, то должен сделать все, чтобы у них появился ребенок. Давид был человеком логики, он умел принимать решения и воплощать задуманное. И он трезво решил: у них с Луной будет нормальная семья, даже если это окажется тяжело и потребует от него серьезных волевых усилий.
Всего лишь один раз… Когда это было? Много лет назад, в Италии, когда он жил другой жизнью, столь отличающейся от нынешней. Всего лишь один раз сердце застигло его врасплох и оказалось сильнее рассудка. Он был записным донжуаном, когда в конце войны их перевели в Местре возле Венеции. Почти сразу же, обосновавшись с друзьями в одном из богатых домов, в панике брошенных владельцами, он пустился в бешеную погоню за удовольствиями. Годы войны и невыносимая легкость смерти вызывали неуемную жажду жизни. Каждую минуту хотелось вычерпать до дна. Итальянские девушки предлагали себя без всякого стыда, и он радостно откликался: каждый день у него были две-три женщины разного возраста. Он не забудет, как в один день переспал с матерью и дочерью. Ну хорошо, откуда он мог знать, что они мать и дочь, если мать выглядела старшей сестрой своей дочери. Они не были проститутками, они просто изголодались по хлебу и вниманию. Оставив им гораздо больше денег, чем обычно, он поспешил уйти. Он не мог не рассказать это ребятам: такое еще не случалось ни с кем из его товарищей, все спали со множеством женщин, но с матерью и дочерью по очереди – никто. Эта история сделала Давида Ситона знаменитым, он прослыл главным донжуаном в их компании.
И так продолжалось много недель подряд: женщины, женщины, женщины, – пока он не встретил Изабеллу.
Они с ребятами, как у них было заведено, сидели в кафе на пьяцце. Постепенно парней за столиком становилось все меньше – они уходили в обнимку с итальянскими девушками, которые только и ждали возможности провести вечер или ночь с солдатом. В конце концов они остались вдвоем с Моизом. Давиду ни одна не понравилась в тот день, ну а стеснительный и замкнутый Моиз всегда оставался последним, Давид чуть ли не силком заставлял его пойти с какой-нибудь девушкой. И вот, когда он уже подумывал встать и пойти попытать счастья в клубе, он увидел ее на велосипеде.
