– Ох, милая, этот цилиндр мой по праву. Он, можно сказать, мое наследие, семейная реликвия. Как и Ваш дом.
Алена не сразу поняла сказанное. И Игнат Матвеевич это заметил.
– Понимаю, это может звучать странно. Но это – чистая правда. Я внук Андрея Павловича Буднякова – крупного текстильного промышленника Российской империи и первого владельца дома, где сейчас проживаете Вы.
– Я все равно не понимаю…
– Хм, Вы же знаете байку о том, что дом построен на крови младенцев?
– Да, что-то такое я слышала. Будто бы Будняков приносил в жертву детей. Но это же бред? – она словно забыла вложить уверенность в последнюю фразу и та прозвучала излишне отчаянно.
– А если я скажу, что это – правда? – темные глаза старика, казалось стали еще темнее. – Отчасти, разумеется. Дом строился без участия злых сил и прочей нечести.
– Тогда что Вы имеете в виду?
– Мой дед был ужасным человеком, садистом, маньяком, если хотите.
21.
Марина сидела в полной растерянности и не до конца понимала, что происходит вокруг нее. Все это представлялось ей пока что каким-то сюром. Эти странные откровения пожилого актера сродни историям мыльных опер все же начинали ее угнетать. Загадка смерти подруги…Подруги? Загадка смерти Дарьи обрастала какими-то излишними слоями, которые лишь отдаляли ее от правды. Даже заявление о садисте деде не очень оживили атмосферу. Еще с самого появления их в этой комнате, ее внимание привлекли картины, почти полностью закрывающие собой одну из стен. Нечто похожее она уже видела. Точно! Картины, выполненные в таком же стиле, она видела в тоннелях под особняком. На минуту ей показалось, что именно их она и видела.
– Вас заинтересовали картины? – ее повышенное внимание к ним не ускользнуло от старика, который тут же прервал свой рассказ.
– Не то чтобы…Просто я уже видела нечто похожее.
– В самом деле? И где же? Я был бы не прочь пополнить свою коллекцию, – Игнат Матвеевич слабо улыбнулся.
– В катакомбах под домом я как-то наткнулась на несколько картин. Все они были в плохом состоянии. Кроме одной. На ней была изображена семья.
– Неужели?
– Игнат Матвеевич, мне кажется, Вы ушли от темы разговора? – перебила его Алена.
– Ох, я так не думаю, так или иначе – это все детали одного пазла, – сказал он спокойно и откинулся на спинку кресла. – Итак, как я уже сказал, мой дед был садистом и маньяком. Возможно, он был худшим человеком во всей империи. Признаться, я представитель побочной ветви. Видите ли, мой отец был не законным ребенком, а прижит от связи с прислугой. Может быть, это уберегло его от ужасной участи постигших его родных детей. Андрей Павлович был человеком горделивым и высокомерным. Его род не был знатным, однако, будучи одним из богатейших людей своего времени, ему удалось заключить брак с княжной Куракиной, родители которой остро нуждались в деньгах. Стоит ли рассказывать, до каких высот взлетело его Эго? Он был горд тем фактом, что потомство будет частью знатной фамилии, хоть его дети и не могли унаследовать титула матери. Но, знаете, он ,видимо, все-таки очень любил свою жену. Как впрочем, и она его. Она любила его всю свою жизнь. Даже после того, как узнала его темную сторону. Как я уже сказал, мой дед был жутким снобом, поэтому своих детей он видел образцом аристократизма. Это был его порок. В этом было его безумие. Именно в воспитании детей он и показал себя деспотом. За малейшую провинность их ждало наказание: он лупил розгами, мог поставить на горох. Но чем старше становились дети, тем изощренней становились пытки. Его старший сын Алексей по замыслу отца должен был стать талантливым художником. Однажды он отнес одну из его картин в Академию художеств, где ее раскритиковали в пух и прах. В ярости Андрей Павлович избил своего двенадцатилетнего сына до полусмерти. Но этого ему показалось мало, и он отрезал на глазах у его десятилетней сестры ему мизинец на левой руке, как напоминание его провала.
Марина ахнула и посмотрела на Алену, которая вжалась в кресло.
– Представьте, каково было маленькой Агате. Она по задумке отца должна была стать величайшей балериной мира. Позже он отрежет ей мизинец на ноге.
– А что же их мать? Остальные члены семьи? Неужели никто не замечал этого зверства?! – воскликнула Марина.
– Они жили уединенно. В свой дом гостей пускали редко, и то лишь для демонстрации видимости счастья. А что касается жены…Она, разумеется, не могла наблюдать за этими зверствами. Она безумно любила своих детей, но мужа любила больше. Для нее это было тяжело, ей нужно было найти выход, поэтому она часто ходила в церковь и молила бога об этом. И однажды, выходя из храма, она споткнулась, но мальчик, один из попрошаек, помог ей удержаться на ногах. Именно тогда она и нашла ответ на свои молитвы.
– Что она сделала? – в голосе Алены было слышно презрение. Кажется, она уже догадалась, каков будет ответ.
– Я думаю, Вы догадались. Она привела мальчика домой, накормила, узнала, что он сирота. А вечером, когда муж готовился к очередной порции экзекуции своих детей, она предложила ему выместить злость на сироте. В конце концов, если он продолжит уродовать своих детей, они уже не будут достаточно прекрасны. И он согласился. В тот вечер оковы, которые сдерживали деда, спали окончательно. Его безумие прорвалось наружу. Наказывая своих детей, он все-таки боялся перейти черту. Но в случае с бездомным сирой этой черты не было. Потом он построил себе новый дом, вдали от посторонних глаз. Это был не дом, это была его личная крепость, его форт, в казематах которого он учил своих детей послушанию. Со временем, правда, по какой-то причине он перестал брать с собой Агату, видимо, он был доволен ее успехами. А вот Алексей присутствовал каждый раз. Он должен был зарисовывать гримасы боли на лицах детей. И он делал это до самой смерти. Собственно все эти картины, – старик развел руками, – картины Алексея.
Марина ощутила позывы рвоты.
– Именно поэтому он покончил жизнь самоубийством? Не выдержал всего этого дерьма? – спросила Алена.
– Не совсем. Есть основания полагать, что со временем он вошел во вкус и не был простым свидетелем зверств. Можно мне Ваш цилиндр?
Алена посмотрела на него с недоверием, но все же отдала его. Марина понимала, что ее путница сейчас шокирована не меньше ее.
Игнат Матвеевич встал из-за стола и подошел к комоду, из ящика которого достал небольшое устройство.
– Еще до изобретения граммофонов, мистер Эдисон изобрел фонограф – первый прибор для записи и воспроизведения звука. Один из таких приборов приобрела Агата, – он говорил это, отвернувшись от девушек. – Ну вот! Наконец-то установил. Послушайте, – он начал крутить ручку и зазвучал приятный девичий голос.
– Сегодня я, наконец, решилась на это. Наша семья проклята, отмечена знаком безумия. Эти крики, я слышу их каждый день, я вижу эти истерзанные тела во снах. Он уже сдался, и я на грани от шага в пропасть. Наш отец демон, и мы от его семени. Но сегодня…, – девушка на записи замолчала и в тишине Марина различила звуки, которые заставили кровь в ее жилах застыть. Это были крики! Крики детей! Слышно их было плохо, слова были не различимы, но это были крики о помощи. – Сегодня, – вновь заговорила девушка, – я покончу с этим! – последняя фраза прозвучала угрожающе громко, но после последовала тишина.
