«Я думала, вы планировали провести этот день вместе».
«Возникли срочные дела в конторе».
«Ясно. Тогда удачи».
Значит, он в офисе. Постукиваю карандашом по крышке стола. Встаю, не находя себе места, и принимаюсь ходить туда-сюда по комнате.
— Саш, я тут кое-какие идеи по «Ди-стади» набросал. Глянешь?
— Да, давай… — соглашаюсь я, подманивая одного из своих лучших дизайнеров рукой. — А впрочем, знаешь, я завтра гляну. Это же терпит до завтра?
— Ага.
Данила выглядит чуть удивлённым, наблюдая за моими спешными сборами. В сумку летят телефон и влажные салфетки. Пиджак сдергиваю со спинки кресла.
— Мне нужно срочно отъехать. Сегодня меня не ждите.
— Понятно. Что-то случилось?
— Нет. Всё в порядке.
Я просто решила помириться с изменившим мне мужем. Вот такое кино. Комедия, мать его, положений.
От моего офиса до офиса Победного всего несколько кварталов. Но по пробкам я еду всё равно долго.
— Добрый вечер, Маш. Боря у себя? — не дожидаясь ответа, залетаю в кабинет, чтобы самой в том убедиться. Прежде успеваю коротко постучать. Борис, надо заметить, выглядит обескураженным. Я списываю это на неожиданность моего появления на пороге его офиса и смело шагаю вперед.
— Привет. Я тут подумала… Знаешь, может нам и впрямь стоит попробовать.
— Эм… Да. Ясно. Хорошо…
А почему тогда глаза бегают? Я по инерции делаю ещё один шаг и останавливаюсь, вглядываясь в его тёмное от прихлынувшей крови лицо. На то, как он дышит — рвано, с лёгким присвистыванием. Как сжимает на столе кулаки. И до меня постепенно доходит, что он…
Нет! Ну, нет… Говоря о пошлости… Не может быть. Это же какая-то насмешка. Какая-то глупая издевательская насмешка над всем, что происходит.
Я сглатываю и за каким-то чёртом иду… И иду. Уже зная, что увижу. И как будто этим себя наказывая. Победный мечется. Опускает руки под стол. С моими глазами что-то не то, они подводят. Зрение сбоит и отказывает, в уголках что-то жжёт. Это концентрированный рассол моей боли. Я обхожу стол. Опускаю голову и, с усмешкой сощурившись (откуда только берутся силы?), гляжу на сидящую между ног у Победного Нику. Перевожу презрительный взгляд на его изрядно поникший, поблёскивающий от чужой слюны член.
— Саша! Погоди, это не то, что ты думаешь.
— Серьёзно? — мои губы дрожат от смеха. Я отхожу на шаг, чтобы вскочивший со своего места Борька не сшиб меня с ног. Вскидываю перед собой руку. — Прекрати. Не унижай этим, ни себя, ни меня.
Отступаю. Но он идёт за мной, преследуя по пятам, и при этом пытается привести себя в надлежащий вид. Заправить рубашку, застегнуть ширинку… Пряжка щёлкает. Этот странный, на грани слышимости звук проходится по срезам оборванных нервов. Я вздрагиваю, как если бы меня ударило током.
— Ты сама во всем виновата! Я за тобой сколько бегаю, Саша?!
— Конечно. Я одна виновата. В том, что ты не можешь удержать свои причиндалы в штанах. Кто же ещё, как не я? Что ж вы за люди-то такие? Почему же для вас это… важнее всего? Любви, верности, чести?! Нет-нет! Не отвечай. Я слышать ничего не хочу. И приходить больше ко мне не надо. Всё зря. Всё пропало. Истлело. Ничего не осталось.
— Саша!
— Не трогай меня! — шиплю потревоженной коброй.
— Саша! — всё же хватает меня за руку. А я в ответ его бью. Вот ведь как! Бью, как какая-нибудь истеричка. Бью, хотя любое насилие считаю неприемлемым и диким. Бью, пусть это противоречит всей моей сути. К чёрту… Я не могу больше. Не могу! Не могу. Мне так больно. Мне снова так чертовски больно. И дело вовсе не в горящей от удара руке. Не в ней, совершенно точно…
— Никогда… никогда, слышишь? Никогда меня больше не трогай.
Глава 17
— Налей ещё, — не вставая с дивана, протягиваю руку с зажатым в ней бокалом Свибловой.
— Да пожалуйста! Нет, ну какой козёл!
— Ты сейчас о котором? — усмехаюсь. Два бокала прекрасного чилийского сделали свое дело. Я могу смеяться. Онемение прошло. Кровь свернулась. И, кажется, мне больше не грозит смерть от её потери. Но это не точно. Вполне возможно, вся моя бравада уйдёт, когда я протрезвею.
— Я пока о твоём недоделанном муженьке. — Свиблова касается горлышком бутылки бокала. Звучит весёлое «буль-буль-буль». Звук стихает, и я приподнимаюсь, чтобы сделать пару глотков.
— А Олег в твоём представлении нормальный? — интересуюсь, сглотнув.
— Нет. Он спятил. Конечно, если взять на веру его слова о том, что он на тебе помешался. А это, знаешь ли, смягчающее обстоятельство. Даже в суде на это делают скидку.
— Не знаю, помешался ли он, но я такими темпами сойду с ума очень быстро. За что мне это всё, Ленка? — вновь падаю на диван и, запрокинув голову, принимаюсь считать завитки на лепнине.
— Эй, мать. Мы уже проходили эту стадию. Что ты должна спросить вместо «за что»?
— «Для чего?» Да-да, я помню. Но хоть убей — у меня нет ответа.
— А ты не думала, что твоя миссия как раз и состоит в том, чтобы помочь им пережить этот сложный период?
— Ты чего? И ты… ты туда же? — недоверчиво тяну я.
— Да я просто варианты накидываю. Ну знаешь, такой себе брейн шторм.
— Хреновые варианты, Лена.
— Придумай лучше, — обижается Свиблова.
Я пытаюсь! Я столько об этом думаю… И знаете, что? Я только лишний раз убеждаюсь, что это всё вообще не имеет смысла. Ничего не имеет смысла. Даже жизнь. Глупые тараканьи бега. Где в конце нет ни приза, ни медали, ни пьедестала.
— Не могу. Боюсь, моя фантазия иссякла.
Некоторое время мы с Ленкой молчим. Пьём и молчим. Фоном тихо играет радио. В какой-то момент в эфир выходит последний Котькин хит. Не вставая со своего места, я начинаю подпевать красивому голосу дочери. И вроде как пританцовывать. Если можно танцевать лёжа. Свиблова подползает ко мне на коленях. Наливает ещё. Я смеюсь, понимая, что сегодня мы с ней точно нажрёмся, как в старые добрые времена.
— А он тебе что, вот вообще никак не нравится? И не ёкает ничего?
— Кто? Победный? Ёкает. Точней, ёкало…
— Да какой Победный? Олег! Я о нём…
В конце фразы Ленка громко икает. А я замираю, чуть приподнявшись на локте, глядя на неё. Почему-то мне кажется, что я просто обязана ей ответить.
— Я не смотрю на него как на мужчину. Твою бабушку, Лен, он ведь муж моей дочери. Моей больной дочери. Моей Котьки.
— И что? Есть же какие-то объективные параметры. Хочешь сказать, что ты никогда не вспоминала, как у вас было? Ни одного-единственного раза?
— Нет!
