— Только я? — вытираю вспотевшие руки о повязанный на талии фартук.
— Вообще у меня разговор к Катерине, вас я набрал потому, что не могу до неё дозвониться.
— Ясно. К которому часу ей нужно быть?
— Можем встретиться прямо сейчас. Я после ночного дежурства, так что…
— Хорошо. Будем. Но к чему нам хотя бы готовиться?
— Я всё расскажу при встрече.
Руки дрожат. Я всё утро гадала, как появлюсь Котьке на глаза, что скажу после всего случившегося. Я придумала столько сценариев! И теперь мне их все придётся пересмотреть.
Деликатно стучу в дверь.
— Ну кто там в такую рань? — звучит недовольный голос Котьки.
— Это я, малыш. Извини, что беспокою, но к тебе не мог дозвониться Королёв. Он просил сегодня подъехать.
— Зачем?
— Не знаю. Но думаю, что нам лучше поторопиться.
— Он как-то аргументировал это спешку? — вмешивается в разговор Олег. Не глядя на него, отвечаю:
— Нет. Сказал, что это не телефонный разговор. Давай, Коть, собирайся.
— Не хочу я никуда ехать!
— Значит, поеду я, — отрезаю, порядком устав от капризов дочери, которую в последнее время будто подменили.
Пока я одеваюсь, доготавливается запеканка. В последний момент, когда я уже обуваюсь, из своей комнаты выходит Котька с мужем.
— Передумала?
— Надо узнать, чего ему надо.
— Одной машиной поедем? — этот вопрос я адресую Олегу, всё так же на него не глядя.
— Я поведу.
— Да без проблем.
Я так волнуюсь, что не слишком-то горю желанием садиться за руль. Мысли разбегаются, в таких условиях контролировать ситуацию на дороге становится по-настоящему сложно.
Доезжаем быстро. Утро субботы — то самое чудное время, когда пробок в городе нет. Идём нога в ногу по уже проторенной дорожке к кабинету Королёва. В кабинете стоит запах какой-то снеди. Ясно, что тот поел как раз перед нашим приходом.
— Нам подождать в коридоре?
— Нет-нет, — машет руками Денис Николаевич. — Проходите.
Я оглядываюсь через плечо. Котька в очках и капюшоне, натянутом на самые глаза. Бог его знает, о чём она думает или что чувствует сейчас — ничего не понятно за этой маскировкой.
Мы рассаживаемся по обе стороны стола, в торце которого располагается Королёв, и он начинает сразу, без проволочек, не давая нам отдышаться. Ему-то что? Он это делает в день по несколько раз. А мы… Мы не каждый день слышим:
— Вы всё врёте! Нет у меня никакой опухоли!!! Где матка, а где мозг?!
— Катя… Пожалуйста, не надо, — я хватаю дочь за руку, тяну на себя, чтобы успокоить. Чтобы напитать её собственной силой, которой во мне самой осталось чуть-чуть.
— Мы же читали, что такое осложнение возможно, так?
— Дерьмо это всё! Самое настоящее дерьмо… Ненавижу! Я это все ненавижу.
Котькины «ненавижу» в последнее время я слышу гораздо чаще, чем её «люблю». Она сметает со стола доктора сложенные в аккуратные стопки бумажки и вылетает за дверь. Я наклоняюсь, чтобы их собрать. Меня трясёт. Есть ощущение какой-то дыры в груди, через которую стремительным потоком уходит тепло из тела.
— Из-звините её, доктор. В последнее время Котьку будто подменили.
— И как давно вы это заметили?
— Как давно? — Растерянно провожу по лицу руками, гляжу в спину помчавшегося за женой Олега. — Н-не знаю. А разве это важно?
— Ещё как. Опухоли мозга могут сопровождаться некоторыми синдромами нарушения сознания.
— Хотите сказать, у неё что-то вроде делирия?
— Пока об этом рано судить. Но если вы замечаете резкое изменение образа её мыслей или действий, или отсутствие последовательности в них, агрессию…
Я скрючиваюсь, под предлогом сбора тех самых разлетевшихся бумажек, чтобы никто… никто не заметил, как мне на самом деле плохо, и довольно холодно отвечаю:
— Замечаю. Но я не думала, что виной всему опухоль в её голове.
— Я понимаю.
— И что же нам с этим делать?
— Лечить. И молиться, чтобы это лечение подействовало. Кате нужно будет лечь в больницу. Начнём с облучения. А после определимся, нужна ли операция.
— Ладно. Я поняла. Это Котькины бумажки? Их нужно забрать?
— Да.
— Хорошо. Я… поговорю с ней.
— Александра Ивановна, это всё хорошо, но мне кажется, вам самой нужна помощь.
— Мне? Нет, что вы. Я обойдусь. Обойдусь…
Кого я хочу в этом убедить? Себя? Да, пожалуй. Складываю бумажки в сумку, дёргаю молнию и, закинув сумку на плечо, шагаю к выходу. В коридоре ни Котьки, ни Олега. Спускаюсь по лестнице вниз, выхожу на улицу. Дело идёт к обеду, но солнце уже не палит так сильно, как ещё неделю назад. Скоро осень… Котька с Олегом сидят на скамейке в дальнем конце больничного парка. Она сама не своя. И, вполне вероятно, что дальше будет только хуже. Котька ещё жива, но моя дочь, моя маленькая светлая девочка, будто по капле из неё выходит. Сколько же мне понадобится сил, сколько ей — и нам всем — понадобится, чтобы это всё пережить? Есть ли конец у этой боли? Есть ли у неё конец…
Глава 22
В аэропорту как всегда шумно. Я с растерянностью смотрю по сторонам и машинально тесней прижимаюсь к Миру.
— Ну, всё. Дальше мы сами, — командует Победный. — Мир, целуй маму и давай уже топать, самолёт нас не будет ждать.
— Надо было лететь с вами, — в отчаянии шепчу я.
— Это ещё зачем? Я прослежу, чтобы он хорошо устроился. Мирон — парень компанейский, с английским у него всё супер, так что всё будет хорошо, я уверен. Мир, подтверди!
— А? — переспрашивает наш ребенок, вынимая из уха эйрподс.
— Говорю, мы и без мамы хорошо устроимся. Правда?
— Ага.
— Всё равно это как-то неправильно, — бормочу я.
— Ты нужна Котьке.
Да… Это так. Ещё как нужна. Именно поэтому переездом нашего сына занимается Борис. С дочкой ему сложнее. Изменения, произошедшие с Котькой, так сильно по нему ударили, что он до сих пор не может ни принять их, ни к ним привыкнуть. Он смотрит на девочку, которую вырастил, которую знал, как облупленную, и абсолютно её не узнаёт. Можете ли вы представить, как это страшно? Я — да. Потому что сама смотрю на неё каждый день и с отчаянием ищу знакомые чёрточки. Но с каждым днём… С каждым прожитым днём мне всё сложней и сложней это делать.
Один из психологов, к которым я обращалась, как-то сказал, что даже в самых чёрных моментах жизни нужно пытаться найти свет. В Котькиной болезни его найти сложно. Но теперь мы, по крайней мере, понимаем, что ей руководит и движет. Теперь, что бы она ни кричала в порыве злости, каким бы ядом нас не травила, мы знаем — это говорит не она, а болезнь, что её пожирает. И это даёт силы терпеть. Хотя иной раз терпеть приходится сцепив зубы.
