Вовку бросили в самую глубокую темницу.
Лишь спустя несколько дней, если, конечно, здесь время не играла злую шутку, растягивая минуты в часы, а часы в дни, измученный Вовка смог уснуть.
Устал он так сильно и уснул так крепко, что ни сырая прохлада, ни жёсткая кровать без матраса, ни отсутствие подушки и одеяла, не помешали ему. Проспал он не меньше суток, когда же проснулся, постанывая от боли в затёкшем теле, ему так захотелось есть, как будто он никогда с самого рождения и крошки в рот не брал.
Хоть лампочка по-прежнему едва светилась, глаза у Вовки привыкли к темноте. Он начал различать очертания предметов вокруг себя.
У решётчатой двери, в точности такой, какие показывают во всех фильмах про пиратов, он нашёл остывшую и покрывшуюся корочкой кашу, зачерствевший хлеб и мутный стакан с водой. Разбираться и привередничать было не время. Вовка съел всё. Даже соскрёб алюминиевой ложкой застывший кусочки овсянки, а затем жадно осушил стакан.
Голод не исчез, но притупился, заваленный хоть чем-то съедобным.
Вова встал посреди камеры.
Впервые в жизни ему захотелось, чтобы сейчас тут где-нибудь оказалось зеркало. Однако вокруг были только каменные, сырые стены, склизкие от плесени.
Вовка принялся ощупывать себя, чтобы разобраться во что был одет. Понятное дело – рюкзак его забрали, как и комбинезон, в котором он выступал в гонках. На ногах были какие-то изодранные башмаки без шнурков, вроде тех, какие он видел в иллюстрациях к средневековым сказкам; вместо его шорт на нём оказались порванные штаны из мешковины и такая же футболка. А может и не футболка, а обычный мешок с дырками для головы и рук. Когда его успели переодеть – Вова даже и предположить не мог.
Выглядел он самым настоящим средневековым узником. Вова даже подумал, что вряд ли бы его сейчас узнали родители. Наверняка, прошли бы мимо, скривив лица. От этой мысли стало ещё гаже и обиднее.
В камере, едва достигавшей пяти шагов от стены до стены, заняться было нечем. Кричать Вовке не хотелось. Спасибо, накричался в прошлый раз. Поэтому просто начал ходить туда-сюда, стараясь что-нибудь придумать.
Пока он ходил, рука его сама собой коснулась груди и…
Никогда! Никогда он не думал, что сердце его способно остановиться на целую вечность. Именно столько, показалось Вовке, прошло перед следующим его гулким ударом, а затем оно застучало, как сотня гонгов перед битвой.
Причиной стало то, что под футболкой он почувствовал холодок метала. То были ключи от дома. Как, почему, откуда – эти вопросы появились и исчезли без следа. Осталась только тоненькая, едва уловимая связь с домом.
Протянутая из самого сердца, эта ниточка тоненько завибрировала, когда её коснулись. И, как будто закапали капли с неё, слёзы покатились из глаз мальчика.
Что есть силы, Вова сжал ключи…
Кап, кап, кап. Кап-кап. То капала вода. Она просачивалась сквозь толщу земли, камня и бетона. Кап, кап, кап. Кап-кап. Кроп. Вместе с каплями воды откалывались крошки бетона. Кроп. Кроп.
Вовка не шевелился уже очень долго. Ему казалось, что не было ничего до этой тюрьмы, что он всегда тут прожил, а все воспоминания – лишь далёкий сон. От этого он словно оцепенел. Не только мышцы застыли, но даже его мысли застопорились – мерцали, как изображение на экране телевизора, если кассетный видеомагнитофон поставить на паузу.
И эти капли, этот звук! Кап-кроп-кап. Кап. Э-эй. Кап-кап.
Локоть слетел с колена, голова упала следом. Вовка очнулся. Послышалось ли ему? Он поднял голову. Показалось или…?
– Эй, эй! Есть кто?
Вова подскочил с кровати. Кто-то ещё был здесь. Ещё один узник тюрьмы свободного Кривомирья?
– Нет? Неужели мне послышалось? – опять спросил голос.
Вова огляделся, как будто голос мог принадлежать кому-то в его камере.
– Кто… кто это? – выкрикнул он.
– А это кто? – был ему ответ.
– Это я! То есть, Вова, меня Вова зовут! – Вовка обрадовался тому, что он здесь не один.
– Ты давно тут, Вова?
– Кажется, что да.
– Значит недавно. Если бы был давно, то потерял бы счёт времени и не знал…
Голос замолчал. Замолчал и Вовка тщательно прислушиваясь. Послышался далёкий точно из колодца кашель.
– Ты болеешь?
– Я? Нет. Ерунда. Воздух сырой, стены сырые, кровать сырая. Но всё пройдёт на солнце. Вова, а ты далеко от меня?
Вовка подбежал к решётке и попытался просунуть голову между прутьев, чтобы хоть что-то увидеть. Но безуспешно, как и в прошлый раз – слишком узко, даже руку нельзя было высунуть. Прутья были толстыми, как удав.
– Я, я не знаю. Сижу где-то в камере. Тут темно, ничего не видать.
– Один?
– Да.
– Один. И я остался один.
Голос замолчал. На это раз надолго. Вова почему-то боялся заговорить первым. Он не боялся, что их услышит охрана, которую он ещё не видел, но наверняка она здесь есть. Он боялся, что если скажет что-нибудь или спросит о чём-то, то в ответ не услышит ничего.
Ведь только сейчас, только сейчас он понял, насколько же ему было тяжело находиться здесь одному! По-настоящему одному!
Когда, разозлившись за что-то на родителей, запираешься в своей комнате и кричишь, чтобы оставили в покое – это одно. Потому что родители – они рядом: слышно, как ходят, разговаривают, переворачивают листы в книге, шуршат чем-то или скрипят. Да сотни звуков вокруг! За окном ветер, за стеной плач ребёнка, где-то хлопнула дверь, в самой комнате тихо шелестит пакет под лёгким сквозняком, летает муха (Вовка бы сейчас не отказался услышать её назойливое жужжание!). Тут же ничего и никого. Только стучащие капли и собственные мысли. И ладно бы что-то дельное в голову приходило, план побега, например, так нет же! Всё больше какие-то дурацкие страшилки, что он здесь умрёт и кости его зарастут мхом.
– А за что тебя сюда посадили?
Голос как будто стал ближе. По крайней мере, Вовка теперь не напрягал свой слух, чтобы расслышать слова.
– Я не знаю…
– Не знаешь?
– Точнее знаю, но это всё… это всё… – Вовка хотел подобрать слово, но оно вертелось где-то вокруг да около, а на язык не падало, – не… не-с… это всё наговор! Вот!
– Наговор? На тебя?
– Да! Я же ничего не сделал! Играл точно так, как было разрешено, а они взяли и поменяли… это всё тот чернявый виноват!
И сам не заметив того, Вова принялся рассказывать всё, что с ним приключилось. И как его обдурил чернявый в кафе, а до этого обманул с деньгами на подарок, и как пытались схитрить и обмануть его в первый раз в суде, и как он стал невинной жертвой в гонках.
– …В следующий раз буду умнее! Только бы выбраться отсюда! – закончил Вовка, уже почти крича.
