В углу зала трясет бокалом с янтарной жидкостью его отец. Мама повисла у него на плече, а Каллиста сидит за столом Пэйнов, на одном из самых неудобных мест, и не обращает никакого внимания на брата.
Неожиданно Гэвин понял, что с него хватит. Он поставил свою тарелку под фонтаном окрашенного в алый цвет фондю, рядом с фотографией Альфины Лоу, и пулей выскочил на улицу.
Здесь вечеринка казалась уже не такой напряженной. Люди переговаривались между собой, собравшись группами по два-три человека. У них над головами парили магические фонари, с сияющими белым светом магическими камнями.
А затем с улицы, перекрикивая звуки джаза, раздались крики:
– Да, ты завоюешь свой приз,
Но мы не простим тебе тех,
Кто погиб за него!
За фонарями, на краю городской площади, стояла небольшая группа охотников за проклятьями. Они размахивали плакатами с гневными лозунгами. Получается, не охотники за проклятьями, а кое-кто похуже: протестующие, выкрикивающие плохие лозунги. Должно быть, они собрались здесь в последней отчаянной попытке сорвать предстоящий турнир.
Спорить об этичности проклятья было бессмысленно. Его условия было не изменить, и Гэвин не собирался чувствовать себя виноватым за то, что хотел пережить то, что его ожидало.
Он уже поворачивался к протестующим спиной, когда кто-то врезался в его руку – ту, на которой была татуировка.
Было больно.
Гэвин развернулся, чтобы сообщить об этом, – и только после этого понял, кто именно с ним столкнулся.
Алистер Лоу.
В жизни он казался еще более жестоким, чем на фотографиях. Его волосы были зачесаны назад, подчеркивая острый мыс вдовы и угловатый нос. Кожа его казалась призрачно белой в свете магических фонарей. Хотя он был ниже Гэвина, он все равно умудрялся смотреть на него сверху вниз. Его объявили чемпионом только сегодня утром, но этим вечером Гэвин слышал его имя уже бессчетное количество раз.
– Из-за тебя я чуть не пролил свой напиток.
Гэвин посмотрел вниз и понял, что Алистер сжимает свой полупустой бокал, словно это был его близкий друг.
– А мне казалось, – сказал Гэвин, – что это ты налетел на меня.
На лице Алистера промелькнула ярость.
– Как будто я мог пройти мимо этого безвкусного подобия костюма.
Гэвин понял, что Алистер слегка покачивается взад-вперед. Интересно, почему основной претендент на победу в турнире напивается до полусмерти прямо перед его началом?
Он прямо настолько уверен в своей победе?
При этой мысли Гэвина охватила еще большая ярость. У этого парня было все, а у него – ничего. Алистер был красив и высокомерен в своем сшитом на заказ сером костюме, и он смотрел на Гэвина, как будто тот был мелкой букашкой, не стоящей даже того, чтобы ее раздавить.
Он хотел всего лишь использовать заклинание Стой на месте. Но когда Гэвин наклонился, призывая свою магию, он почувствовал, как через его тело протекает мощный магический импульс – Гэвин даже не ожидал, что оно могло сработать так мощно. Дыхание молодого человека немного сбилось, и бокал в руке Алистера лопнул.
Повсюду разлетелись брызги виски и осколки стекла. На коже Алистера появилось несколько кровоточащих порезов. Краем глаза Гэвин заметил, как сверкнула вспышка фотокамеры.
– Упс, – прошептал Гэвин, и по его телу пробежала волна удовлетворения. – Похоже, ты все-таки пролил свой напиток.
Алистер посмотрел ему в глаза, но в его взгляде был не страх.
В нем была смерть.
– За это, – произнес он. Каждое его слово было наполнено с трудом сдерживаемой яростью, – я буду убивать тебя медленно.
Заклинание снова наполнилось, и татуировка Гэвина запульсировала. Но ему было плевать. Он стоял лицом к лицу с Алистером Лоу. Да, он едва мог стоять на ногах от выпитого количества алкоголя, но он вышел из их встречи победителем – и никогда в жизни не чувствовал себя таким могущественным.
– А я думал, ты и так собирался это сделать, – ухмыльнулся он.
Алистер издал звук, который мог быть рычанием, и зашагал прочь. Гэвин огляделся – на них смотрели люди – и, спотыкаясь, подошел к деревьям, окружающим площадь. И вот, он наконец-то оказался вне поля зрения. Но, тем не менее, ему все еще было слышно обрывки разговоров протестующих.
– Неужели только мне кажется странным, что большинство из них похожи друг на друга? В основном они очень… бледные.
– Наверное, это потому, что они на протяжении тысячи лет вступают в браки между собой. Ну то есть… вот тебе бы хотелось стать частью одной из этих семей? Зная, что однажды в турнире придется участвовать кому-то из твоих детей?
– Справедливо, – пробормотал первый говорящий. – Взять хотя бы паренька из семьи Дэрроу… ему всего пятнадцать. Уму непостижимо.
Татуировка Гэвина запульсировала новой вспышкой боли, и он едва слышно выругался. Перестав подслушивать, он скинул пиджак и поспешно закатал рукав рубашки.
Татуировка снова изменилась. Гэвин смотрел, как песчинки опускаются на дно песочных часов, и попытался подавить приступ тошноты. Он истратил часть своей жизненной силы только для того, чтобы заставить Алистера Лоу относиться к нему серьезно.
Покалечил себя только для того, чтобы к нему начал серьезно относиться Ильвернат.
Что ж. По крайней мере это сработало.
Гэвин одернул рукав и зашагал в банкетный зал.
14. Алистер Лоу
Высшая магия упала со звезд, и когда мы нашли ее, мы сделали то, что люди делают всегда. Мы решили, что можем захватить ее.
«Традиция трагедии»
Алистер сидел за праздничным столом, в окружении убийц своего брата.
Он был одет в свой лучший костюм, идеально скроенный по его узким плечам, на серой ткани не было ни единой складочки. Зачесанные назад темные волосы подчеркивали его впалые щеки. А на безымянном пальце правой руки тяжелело кольцо с Жертвой агнца.
Алистер сжал руку в кулак.
Узнав, что сделали члены его семьи, Алистер заперся в комнате Хендри и пробил дыру в стене. Было очень больно – Алистер был ужасно неуклюж – но ему не хотелось, чтобы комната оставалась такой. Такой чистой, такой, какой ее оставил Хендри. Там все еще пахло выпечкой. Казалось, что брат вот-вот откроет двери и войдет внутрь.
Алистер покрутил на пальце кольцо с проклятьем. Его грудь болела, его сердце словно превратилось в камень и давило на легкие и ребра. Он не помнил, когда в последний раз позволял себе плакать. И после ночи, проведенной в отчаянной надежде, что это было последнее, бессердечное испытание, ему хотелось проливать не слезы.
