— Всё, — улыбнулась я, — уходите отсюда. Вы меня очень выручили.
— Чаю тебе сделать? — спросил Илья.
Я вспомнила, как он предлагал чай в моё первое посещение баржи. Мы тогда стеснялись друг друга — нашего взаимного интереса, вспыхнувшего так внезапно и ярко.
— Травяного? — спросила я. — Который твой друг привёз из Крыма?
— Ты запомнила? Да. Душица и лимонник.
— Сделай, пожалуйста.
***
Я ликвидировала последствия аварии, переоделась в чистую одежду и легла в кровать, которую видела две недели назад. Она находилась в спаленке на носу баржи. В изголовье было окно с рулонной шторкой, по сторонам — деревянные тумбочки, а больше туда ничего не влезло. С моего места открывался отличный вид на главную комнату с диваном, креслами и кухонной зоной.
Илья принёс чаю на подносе и присел рядом со мной:
— Таблетки подействовали?
— Да, полегчало.
— Что-нибудь ещё тебе нужно? Может, грелку для живота?
Он знал о месячных больше, чем я думала. Всё-таки десять лет в браке — в два раза больше, чем прожили мы с Максом.
— А у тебя есть грелка? — обрадовалась я. — Я бы не отказалась.
Он принёс на ладони горячий пакетик. Завернул в полотняную салфетку:
— Держи. Это походные грелки для рук. Будет тепло несколько часов.
Я прижала свёрток к животу:
— Их кладут в рукавицы?
— Да, в рукавицы. Можно в обувь или нагрудные карманы. Помогает, когда приходится торчать на морозе несколько часов.
— Ты про Эверест?
— Не только. Я всегда беру такие грелки в горы.
— А как получилось, что ты отморозил палец? Закончились грелки? — я взяла его мизинец и легонько сжала.
Мне не хотелось превращаться в журналистку Алису Кочкину, которая допрашивала Илью в «Европе», но у меня было много вопросов по поводу первого восхождения.
— Оль, я был без сознания, — сказал Илья. — У нас закончился кислород, а на такой высоте остаться без кислорода…
Он сглотнул. В спальню зашёл Макс и остановился у двери.
— Это верная смерть? — спросил он.
— Не сразу. Сначала — спутанность сознания, галлюцинации, бред. Начинаешь забывать слова, не помнишь своё имя, не понимаешь, где находишься. Мозг по очереди отключает функции организма — сначала «ненужные» вроде цветного зрения или осязания, потом нужные — работу почек, лёгких, сердца. Люди ложатся в позу эмбриона и впадают в кому. Некоторые перед этим раздеваются.
Меня обдало ледяным холодом от его тихих слов. Но мне нужно было знать.
— Так было и с вами?
— Я не помню, — ответил Илья. — Последнее, что осталось в памяти, — как мы сняли пустые кислородные баллоны. А на следующий день я очнулся в штурмовом лагере. Один, без жены. Из памяти выпали целые сутки. Ребята, которые помогли мне спуститься, сказали, что не видели Иру на маршруте. А сходить с маршрута никто не рискнул, потому что это точно верная смерть.
— Ты её искал? — спросил Макс.
Илья закусил губу и то ли кивнул, то ли покачал головой. Неопределённое такое движение.
— Спасательные работы на такой высоте невозможны, — наконец сказал он. — Ни за какие деньги. Даже миллионы долларов не помогут. Если человек потерялся в зоне смерти — он останется там навсегда. Я, конечно, совершил несколько выходов, дошёл почти до вершины, но никого не нашёл. Через два дня погода окончательно испортилась, и ребята стащили меня вниз. Если бы не они, я бы тоже там остался. В тот момент мне было плевать. Теперь вы знаете обо мне всё.
Макс сел рядом с Ильёй и обнял за плечи. А я сказала:
— Не всё. Мы не знаем, зачем ты снова туда идёшь.
Этот вопрос мучил меня с самого начала. Пережить то, что пережил Илья Долин, и снова отправиться на Эверест? У меня не укладывалось это в голове.
— Я иду затем, чтобы найти Иру, — ответил Илья. — Я ей… обещал.
***
Я пригрелась в постели, пропахшей запахом Ильи, а ребята решили не ложиться: всё равно вставать в полтретьего ночи, к тому же нужно было собрать последние вещи. Футболки и спортивные костюмы с логотипом «Финмосбанка» пришлось упаковать в отдельную сумку. В рюкзак они не влезли. Вырвиглазную оранжевую куртку — ту, которая хорошо видна на снегу и камнях, — Илья собирался надеть в аэропорт. Ночью температура в Питере опускалась до плюс семи градусов, а в горах было ещё холодней.
Макс и Илья заказали ужин из ресторана и открыли пиво. Я видела, как они ходили туда-сюда по комнате, но слова доносились до меня неразборчиво. Я поняла, что они обсуждали дорогу из Катманду к базовому лагерю. От ужина я отказалась и под тихие разговоры мужчин начала дремать. Иногда баржа покачивалась на воде, и я соскальзывала в сон.
В середине ночи я смутно ощутила, что кто-то ко мне прилёг, и, не выясняя кто это, я прижалась к нему и снова заснула.
Разбудил меня Макс:
— Любимая, пора вставать, — и протянул чашку с кофе.
Мы присели на дорожку, а потом вышли на палубу. Илья оставил ключи от домика-баржи на столе и захлопнул дверь. Замок громко щёлкнул. На востоке небо разгоралось утренней зарёй.
Мы погрузились в машину.
— Сколько тебе лететь?
— Восемнадцать часов с двумя пересадками.
— О боже, — вырвалось у меня. — У Финмосбанка не нашлось денег на прямой рейс?
— Прямых нет.
Меня так и подмывало спросить: «А, может, ты никуда не поедешь? Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим… любовником». Но если Илья обещал Ирине найти её живой или мёртвой, то он сдержит своё обещание. Такой уж он был человек.
Аэропорт нас встретил шумом и людской толкотнёй.
— Давайте простимся тут, — сказал Илья, остановившись у кафе с блинчиками.
В такую рань оно работало, но за единственным занятым столиком сидели лишь двое мужчин. В четыре часа утра они пили шампанское. Нас от них отделял невысокий ряд растений в горшках. Илья не хотел идти с нами к стойке регистрации, и я его понимала. Лучше проститься в укромном уголке зала.
— Оля, — начал Илья, неловко переминаясь с ноги на ногу, — я хотел тебе признаться…
— Внимание! Пассажиры, вылетающие рейсом номер… — перебил Илью механический голос в динамике.
Илья переждал объявление и продолжил:
— Я люблю тебя.
Я посмотрела ему в глаза. Они блестели, а ресницы казались влажными.
— Илья…
— Не говори ничего, я всё понимаю, — торопливо сказал он. — Мы знаем друг друга всего две недели, ты замужем, смешно говорить о чувствах.
