— Да.
— И тогда ты меня убьешь.
Тилвас не ответил.
— Это не вопрос, — сказала я, беря со стола нож и тщательно вытирая его о свою рубашку. — Это констатация факта. Режь.
***
Едва Тилвас нанес последний штрих на мою спину — боги, кажется, я уже научилась не чувствовать эту боль, — часы над камином ожили и пробили полночь.
Не глядя друг на друга, мы собрали все нужные для ритуала инструменты и спустились в подвал.
Я положила фигурку пэйярту в юго-восточном углу зала. Тилвас зажег благовония с лавандой и шалфеем, расставил их по семи лей-линиям, что бы это ни значило. Затем он, прикусив губу от усердия, нарисовал у меня на пальцах, лбу и груди точки рябиновым соком — отсюда потянутся энергетические нити зачарования. Потом Тилвас лег в центре помещения, вытянул руки вдоль тела и закрыл глаза. Вокруг него уже были отмечены стрелочки — наброски моей схемы Зачарования, подсказка на случай, если у Джеремии Барк отключится голова и память.
— Джерри, спасибо тебе. Даже если ни праха не получится, я хочу, чтобы ты знала: я тебе очень бла… — начал Тилвас, но я перебила:
— Нет. Поблагодаришь, когда очнешься, артефактор, — и брызнула ему в лицо сонным лекарским эликсиром.
Тилвас затих. Теперь его ничто не разбудит.
Я осталась в подвале одна. Попрыгала, разминаясь, покрутила головой, хрустнула пальцами.
— Ну что. Время потанцевать.
***
Когда я нажала центральную часть Артефакта Объединения, внутри него что-то стало тихо щелкать. Щелк. Щелк.
Щелканье нарастало и ускорялось, пока не превратилось в безостановочную череду тревожного звука, напоминающего бой барабанов.
— Гурх, только не говори, что ты сломан… — прошептала я, чувствуя, как Артефакт стремительно горячеет в моих руках.
Его уже невозможно было держать, когда стукт вдруг затихли, зато по подвалу пронесся шквал ледяного ветра. Он спутал мои волосы и задул все свечи. На несколько мгновений я осталась одна в кромешной темноте и тишине.
ЩЕЛК, — нехотя раздалось последний раз, будто последний кузочек пазла встал в нужное место. Свечи нехотя, потрескивая и подергиваясь, разожглись вновь.
А еще засветилась моя кожа — пронзительно-красным цветом в тех местах, где Тилвас отметил энергетические линии. Я положила артефакт на грудь Талвани — он был в таком глубоком лечебном забытьи, что казался мертвым в своем склепе — и осторожно, на пробу, повела рукой, в каждый палец которой будто вживили фонарик.
В воздухе осталось пять мерцающих линий. Они повисели, переливаясь, похожие на струны из загадочной пыльцы — а потом беззвучно растворились…
Работает.
Боги-хранители, я колдую.
Сглотнув, я встала на обозначенное место начала ритуала. Потом очень крепко обняла себя за плечи, будто пытаясь утешить, и пропела заученную маг-формулу. Артефакт на груди Тилваса снова стал тихо щелкать, а фигурка лиса пэйярту в углу зала будто слегка шевельнулась.
Напевая колдовской мотив, я сделала первый скользящий шаг. Светящиеся энергетические нити потянулись за мной, дотошно показывая траекторию — любой недостаточно плавный жест тотчас был бы виден, как крохотное колебание, сбой в тончайшем узоре схемы.
Сначала мне было тяжело. По виску у меня сползала капелька пота, я изо всех сил следила за маршрутом и концентрацией, нарочито выпевала каждую гласную заклинания. Постепенно подвал заполнялся светящимся кружевом нитей, магической формулой во плоти, в центре которой возлежал бледный Тилвас Талвани.
Я не начертила еще и трети схемы, а мне уже казалось, что я не выдержу. Впереди было самое сложное — череда прыжков и кульбитов, ошибки в которых вызовут нежелательные пересечения нитей, которые, в свою очередь, станут причиной обрушения заклинания и «магической отдачи», которая чаще всего равна огромному взрыву.
Я уже чувствовала, как у меня дрожат от напряжения поджилки, боялась, что не впишусь в сальто, как вдруг… Что-то случилось.
Не во внешнем мире, нет. Во мне.
Ритуал перестал быть работой, которую я должна сделать. Сложной миссией, в которой так много надежды и рисков.
Теперь я сама была ритуалом. Я была танцем. Я была схемой, каждой ниточкой и каждым всполохом энергии, каждой нотой заклинания и каждым щелчком внутри артефакта, вдруг показавшимся столь похожим на пульсирующее сердце колдовства.
Не Джеремия Барк исполняла ритуал. Ритуал сам исполнял ритуал.
Я чувствовала себя инструментом, импульсом, проводником чего-то большего. Это не были шаги, заученные мною в камере Гребня Проклятых, подсмотренные в бумагах Талвани. Это были шаги, пришедшие откуда-то извне, и они были прекрасны.
Я стала рыбаком, тянущим сеть, сотканную из лунного сияния, полную пойманных звезд. Я слышала шепот полночной вселенной, подсказывающей, как быть. Мне чудилось, что я стою на предрассветном холме, и мимо меня летят белые лепестки цветов, подхваченные южном ветром.
Hoc est quod maius est quam natus est. И так рождается нечто великое.
Вдохновение, которое всегда казалось мне эфемерным самообманом в поэмах классиков, унесло меня так далеко от реальности, что я с трудом вернулась в ощущение момента, когда рисунок схемы был успешно завершен.
Дрожа и мерцая, в центре зала пульсировало великолепное кружево, окружившее Тилваса Талвани, будто охранная система — бесценное сокровище. Я пропела финальную строчку заклинания, и мои пальцы перестали светиться.
Пригибаясь, чтобы не нарушить созданный узор, я проникла в центр кокона к спящему аристократу. Из-за мягкого, переливчатого сияния вокруг по его лицу бродили тени, похожие на блики на поверхности подземных рек, по которым плывет одинокий лодочник с пустым фонарем. Я еще раз оглянулась на фигурку белого лиса, чуть светлеющую за кружевом схемы, и, выдохнув для смелости, резко сорвала с груди артефактора амулет двуглавого ворона.
— Еt domum tuam exspectat! — приказала я, приложив все силы, чтобы мой голос звучал уверенно.
Тилвас продолжал спать.
Но его лицо побледнело, обратившись серым пергаментом. Из уголка рта потекла струйка крови, темные пятна, похожие на багряные розы, стали медленно проступать на льняной рубашке. Руки артефактора, сложенные на груди, задрожали, из груди донесся болезненный хрип, его выгнуло, как одержимого, потом резко ударило обратно о каменный пол.
— Ну же! — крикнула я, в бессилии глядя на Тилваса. — Давай, пэйярту! Час пришел! ДАВАЙ!
И вот это случилось.
Вся построенная мною схема вспыхнула еще ярче, чем прежде, и от фигурки белого лиса к Тилвасу протянулся будто перевитый канат сияющих белых нитей. Как и задумывалось, фигурка из склепа Льовезов вытягивала рёхха из аристократа, действуя, как магнит. С замиранием сердца я смотрела за тем, как прозрачно-голубое облачко поднимается над Тилвасом и наконец, будто сдавшись, позволяет «канату» резко утянуть себя прочь.
