* * *
Я обожаю все новое, как и большинство журналистов. Но моя любовь к Новизне такая сильная, не мешает мне время от времени понимать, что чувствует Гас.
В доме, где мы живем, у меня есть кабинет, тремя этажами выше. Однажды я с важным видом вещала моему коллеге Спенсеру, с которым мы делим этот кабинет, о том, что не понимаю привязанности многих людей к бесполезным материальным предметам. Спенсер некоторое время выслушивал этот вздор, а потом спокойно сказал: «Твои родители умерли пять лет назад. Все вещи ты отнесла на склад, куда больше никогда не заглянешь».
Вот тут-то он ошибался. Примерно через год после смерти моей матери я отправилась на огромный склад, переполненный предметами, собранными на протяжении всей жизни. Там пахло плесенью, как в доме моих родителей в последние годы их жизни. Большинство вещей были бесполезными, хотя я подозревала, что среди мусора скрывается пара сокровищ. Я пригласила оценщика, и мы собирались осмотреть все. Я намеревалась быть твердой в своем намерении.
Я открыла дверь и осмотрела помещение. Там нашлась одна особенно уродливая лампа, которая простояла на прикроватной тумбочке в спальне моей матери сорок лет. Она была сделана из медного сплава; вокруг ножки танцевали маленькие херувимы в сопровождении, разумеется, овечек. Это была первая вещь, которую я собиралась выкинуть.
Я уставилась на лампу, закрыла ящик и заплатила оценщику за потраченное время. Я пять лет плачу за хранение вещей, которые мне никогда не нравились, даже когда я была ребенком. Но я все еще не готова.
Однообразие – не выбор.
Четыре
Я, звучащий
Сегодня Гас получил по почте посылку. В ней был компакт-диск и записка от Лори.
От ЛОРИ!
Привет, Гас!
Я с большим удовольствием узнала, что тебе все еще нравится моя музыка. Ты такой удивительный человек, и я очень рада нашему знакомству.
Надеюсь, что тебе никогда не наскучит играть и слушать музыку.
С любовью, Лори
На своем диске она написала:
Продолжай петь – и излучать радость!
Лори Беркнер
Если вы гадаете, кто такая Лори Беркнер, то лишь потому, что у вас не было детей младше шести в последние десять лет. Это значит, что у вас в голове не засело намертво стихотворение «Виктор Вито» и вы вообще понятия не имеете, что Виктор Вито и Фредди Васко (которые едят буррито с табаско) – это составные имена бухгалтеров Лори. Или что стихотворение «Мы – динозавры» («Маршируем, маршируем») было изначально песенкой. Когда Беркнер работала воспитательницей в детском саду, ей нужно было, чтобы дети немного выпустили пар, и она написала марш. Маловероятно, что у вас есть особые мягкие игрушки, сделанные по рисункам Лори. Когда вы приходите на ее концерт и Лори начинает с песни «Свинка у нее на голове», то вы заранее запасаетесь своей собственной свинкой (или коровкой, или, как мы с Гасом, жирафом, вот так мы и живем). Другими словами, если вы не знаете Лори, то в вашем окружении нет четырехлетнего человека.
И это очень плохо, потому что Лори – действительно замечательная исполнительница и сочинительница. Ни одна из этих «Маленьких акул» не режет вам слух. Музыка Лоры Беркнер так легко запоминается, что, подозреваю, люди одалживают чужих детей, лишь бы попасть на ее концерт.
Конечно, если вашему ребенку уже исполнилось восемь, он, возможно, поклонник Тейлор Свифт, Кэти Перри или, помоги вам боже, Майли Сайрус. Лори – это воспоминание о восхитительном времени юности. Ваш взрослый ребенок вряд ли выберет для свадьбы песню «Мы динозавры» вместо марша Мендельсона.
По крайней мере, большинство детей так не сделают. Но есть любители, и это любители с аутизмом. Я расскажу вам историю Лори и Гаса, и это тот случай, когда вы не сможете просто так выкинуть из памяти человека или какое-то значимое место.
* * *
Никто точно не знает, почему музыка так много значит для большинства аутистических личностей. Хотя есть несколько предположений. Исследования таких пациентов с помощью методов визуализации позволили выявить аномальную активность областей мозга, связанных с языком и обработкой такой социальной информации, как лица людей. Но те части мозга, которые воспринимают музыку, остаются нетронутыми и могут особенно хорошо развиваться. Аутизм считается расстройством коммуникации, но прежде чем возник язык, была музыка – по крайней мере, к этой мысли склоняются все больше специалистов по эволюции. (Чарльз Дарвин говорил, что наши предки пели друг другу любовные песни до того, как начали разговаривать.) Повторение, ритм, мелодия, тон, продолжительность, громкость – все это может проникать в аутистическую душу так, как не может проникнуть речь или зрительный образ.
Гас несколько раз проходил терапию музыкой, брал уроки пения и потом, когда его голос начал меняться, уроки игры на фортепиано. Чем бы он ни занимался, каждый урок был ярким пятном в его недельном расписании.
С первого взгляда казалось, что музыкальная терапия заключалась в том, что группа ребят терзала различные инструменты. Но на самом деле здесь скрывалось нечто большее. Алан Тарри, учитель Гаса в Центре музыкальной терапии Нортона-Роббинса, наблюдал, как музыка достигает души ребенка, который никогда не разговаривал и вообще не реагировал на окружающих. Тарри считал, что определенные гаммы добираются до детей прежде, чем они созреют для восприятия сложных композиций. Например, пентатоники – которые звучат в китайской и фольклорной музыке, – не имеют четких границ и не требуют музыкального слуха для распознавания, в отличие от диссонансных аккордов. Тарри полагал, что пентатоники легко распознаются и действуют успокаивающим образом.
«Неправильно обобщать всех людей с расстройствами аутистического спектра, но, скажу я вам, музыка может не только объединять, иногда она становится первичной формой разговора, обмена мнениями для людей, которые не могут использовать слова», – рассказывал мне Тарри. Такие пациенты, как Гас, которые умеют пользоваться словами, но затрудняются в самовыражении, музыка становится более свободным языком, чем обычная речь. «Гас такой музыкальный, что он может, в некотором смысле, достичь большего самоосознания через музыку, чем при помощи обычного словарного запаса», – добавил Тарри.
Тарри проиллюстрировал свою мысль примером, о котором я давно забыла. Когда Гас был маленьким, я никогда не могла добиться, чтобы он дождался своей очереди. Я приписывала это импульсивности, его характерной черте. Но на самом деле он прекрасно умел ждать, если только его просили об этом на сеансе музыкальной терапии. Когда он с ребятами играл на ударных инструментах, то спокойно ожидал своей очереди, потому что его инструмент органически вступал в определенный момент пьесы, которую они исполняли. Следовательно, музыка донесла до него понятие, которое я объяснить не смогла.
Когда я сейчас об этом думаю, то вижу, что так происходило всегда. С того момента, как Гас был младенцем, звук имел значение для него там, где оказывались бессмысленными слова. Когда мы обращались к нему, Гас обычно не реагировал; часто он даже не поворачивал головы в нашем направлении. Но, стоило нам изобразить любую мелодию, и он обращал на нас внимание! Музыкальная шкатулка – пластиковая коробка, по которой надо было стукнуть, чтобы заиграла классическая мелодия, – стала его постоянным спутником на многие годы. Он плакал, если я играла некоторые песни, особенно темы из «Веселой компании». (Эй, я сама могла заплакать от этой песни. Жалостливая мелодия + стихи «Ты хочешь туда, где все знают твое имя» = Аааххх…)
