Кем бы ни был военврач, подписавший официальное медицинское заключение о психическом расстройстве сержанта Уилсона (его имя не вызвало в памяти сестры Лангтри знакомого образа), литературным стилем он владел прекрасно. Читая его записи, она живо представляла себе всех действующих лиц драмы, в особенности Майкла, который из безликого пациента уже превратился для нее в живого человека. После их краткого знакомства в бараке она много думала о нем, строила догадки, но реальность превзошла самые смелые из них. Бедный, бедный Майкл! Как несправедливо с ним обошлись! Как ему, должно быть, горько! Трагическая картина, развернувшаяся перед ее глазами, глубоко потрясла сестру Лангтри, и незаметно для себя она позволила чувствам вмешаться и завладеть ею. От сострадания к Майклу, потерявшему друга, у нее перехватило горло, стало трудно дышать, грудь пронзило болью. Именно тогда появился полковник Чинстреп, оттого ему и досталось.
«Отделение «Икс» не оставило без внимания и меня», – призналась себе Онор. Всего за несколько минут она преступила все мыслимые правила медсестер: от недопустимых чувств и страстей до грубейшего нарушения субординации, – но ничто не могло вытеснить из ее памяти лицо Майкла. Он способен был выдержать многое, даже заключение в отделении «Икс», и неплохо справлялся. Если обычно сестру Лангтри приводила в отчаяние ущербность пациентов, то теперь она не находила себе места из-за того, кто вовсе не нуждался в ее помощи. Должно быть, в этом заключалось предостережение. Об обитателях барака она всегда старалась думать как о пациентах: страдающих и уязвимых. Слабость и беспомощность размывали, затушевывали в них мужчин, что служило ей лучшей защитой: мешало чувству взять верх над рассудком. Не то чтобы ее пугали мужчины или она боялась дать волю чувствам, просто квалифицированная медсестра должна сохранять спокойствие и нейтралитет – только так можно помочь больному. Нет, речь не идет о черствости или бесчувственности к пациентам, но отношения, что возникают между женщиной и мужчиной, здесь недопустимы. Достаточно скверно, когда такое случается в обыкновенных госпитальных палатах, но если речь идет о психически больных пациентах – это просто чудовищно. Нил уже давно занимал ее мысли, но она все еще сомневалась, имеет ли право задумываться о том времени, когда они покинут это заведение. Онор пыталась убедить себя, что все в порядке: ведь Нил почти здоров, да и сам барак «Икс» скоро закроют, – вдобавок она по-прежнему владеет ситуацией и способна, если понадобится, опять увидеть в нем несчастного, страдающего больного. Как же это тяжело: постоянно подавлять в себе нормальные, человеческие качества!
Онор тяжело вздохнула, отгоняя мысли о Ниле и Майкле и стараясь справиться с гневом. Нельзя появляться в палате, пока не выровняется дыхание и не сойдет краска с лица. Карандаш… куда он закатился, когда она швырнула его в полковника? Этот Чинстреп бывал подчас на редкость тупоголовым! Он даже не догадывался, что шестифунтовый обрезок орудийной гильзы едва не полетел ему в голову, когда прозвучала ехидная реплика насчет незадавшейся военной карьеры Майкла. Интересно, в какой щели он прятался последние шесть лет? Сестра Лангтри за шесть лет службы в военных госпиталях Австралии успела убедиться, что в армии немало достойнейших воинов, наделенных умом, талантом командира и другими качествами, которые отличают офицера, однако они упорно не желают добиваться званий выше сержантского. Вероятно, это как-то объяснялось классовым сознанием, но отнюдь не в негативном его проявлении. Похоже, они были вполне довольны своей судьбой и не видели смысла гоняться за повышением. Если Майкл Уилсон не принадлежал к их числу, значит, сестра Лангтри после стольких лет службы в полевых госпиталях так и не научилась понимать солдат.
Неужели полковнику никогда не рассказывали о таких, как Майкл? Возможно ли, что никто наподобие этого сержанта ему не встречался? Судя по всему, нет, либо он так хотел ее задеть, что ухватился за соломинку. Чертов Чинстреп! Глупо было так кипятиться. Напротив, его стоило пожалеть: как-никак база номер пятнадцать далеко не Маккуори-стрит, а полковник еще не впал в старческое слабоумие. Он весьма недурен собой, и, должно быть, в нем под щегольской армейской формой бурлили те же желания, что и у других мужчин. Ходили слухи, будто он уже многие месяцы крутит роман с хирургической сестрой Хедер Конноли. Что ж, большинство офицеров-медиков позволяли себе здесь легкие шалости: а с кем еще развлекаться на пятнадцатой базе, как не с медсестрами? – так что удачи полковнику Доналдсону.
Карандаш упал на пол по другую сторону стола и закатился под край вытертого ковра, так что Онор пришлось опуститься на корточки, чтобы до него дотянуться. Усевшись наконец в кресло, она подумала: интересно, о чем может говорить с полковником Хедер Конноли? Ведь они, наверное, о чем-то разговаривают. Невозможно ведь все время, каждую минуту предаваться любви. До войны практикующий невролог Уоллес Доналдсон живо интересовался малоизвестными заболеваниями позвоночника и спинного мозга с длинными, совершенно непроизносимыми названиями, которые вдобавок писались через дефис. Возможно, о них он и беседовал с сестрой Конноли, а заодно жаловался, что редкие заболевания позвоночника не встретишь в госпитале, где врачам приходится иметь дело со спинами, грубо, ужасно, непоправимо изуродованными пулями или шрапнелью. А может, он рассказывал любовнице о своей жене, хранительнице домашнего очага, что ждала его где-нибудь в пригородах Сиднея? Мужчины обычно охотно говорят о своих женах и совершенно не сомневаются, что их жены и любовницы стали бы близкими подругами, если бы позволила общественная мораль. Ну разумеется. Думать иначе значило бы заподозрить, что они ошибались и в своих суждениях, и в выборе женщин.
Так было и с ее мужчиной, о чем Онор вспоминала с болью. Он только и говорил, что о жене: сокрушался, что условности не позволяют их познакомить, и уверял, будто женщины пришли бы в восторг друг от друга. После первых же трех фраз, которыми он описал свою благоверную, Онор почувствовала, что уже ее возненавидела, но, разумеется, у нее хватило ума промолчать.
Боже, как давно это было! Время не измерить плавно утекающими мгновениями, минутами и часами, оно движется рывками, бьется подобно гигантскому насекомому, что высвобождается из кокона в ином обличье, с иными чувствами и попадает в изменившийся мир, где все выглядит и ощущается иначе.
Тот мужчина тоже был врачом-консультантом и практиковал в Сиднее, в первой – и единственной – больнице, где она работала. Высокий темноволосый красавец тридцати пяти лет, он принадлежал к совершенно новой породе врачей – занимался кожными болезнями. Женат, конечно. Если вам не удалось подцепить доктора, когда тот еще носил белый халат интерна, можете навсегда проститься с надеждой его заполучить, а Онор Лангтри никогда не пользовалась успехом у интернов: те предпочитали более смазливых и живых, восторженных, но пустоголовых сестричек. Лишь к середине четвертого десятка они начинали скучать со своими женами, которыми обзавелись лет в двадцать с небольшим.
Онор Лангтри всегда была серьезной, первой среди студенток школы медсестер. Это нередко вызывало вопросы: многим казалось странным, что она предпочла профессию медсестры, а не врача, – хотя, как известно, в мире медицины женщине крайне сложно сделать карьеру. Онор Лангтри родилась в богатой фермерской семье и получила образование в одной из лучших в Сиднее закрытых школ для девочек. Она стала медсестрой, потому что хотела именно этого, но не вполне понимала почему, пока не начала работать в больнице. Всегда, с самого начала, она остро сознавала, что хочет быть как можно ближе к людям, и физически, и эмоционально, а это возможно как раз при сестринском служении. Родители предлагали ей учиться на врача, если к этому лежит душа, и готовы были поддержать материально, но поскольку из всех женских занятий самым благородным, уважаемым, достойным восхищения считался труд сестры милосердия, с радостью и облегчением приняли ее отказ.
