– Можете свалить все свое снаряжение вон на ту кровать, – указала сестра Лангтри на койку у дальней стены, последнюю в ряду из четырех, как раз напротив окна, прикрытого жалюзи. – Вещи разберете потом. В отделении «Икс» еще пять человек, и я хочу познакомить вас с ними до ужина.
Майкл положил шляпу на подушку, опустил на кровать вещмешок, снял ранец и ремень с сумками. Славная койка: лежишь, а тебя обдувает свежим ветерком. Часть палаты как раз напротив была наглухо отгорожена ширмами, словно там лежал умирающий, но сестра Лангтри спокойным, уверенным жестом поманила сержанта за собой и с ловкостью, что приобретается лишь долгой практикой, скользнула в проход между двумя ширмами. В отгороженном углу не обнаружилось ничего таинственного, только длинный обеденный стол да скамьи по краям, а во главе – старое, удобное с виду кресло.
По другую сторону стола был выход на веранду, пристройку шириной футов десять и длиной около сорока, что лепилась к стене барака, похожая на грубую оборку нижней рубашки, торчащую из-под юбки. Под стрехами веранды висели свернутые в рулоны бамбуковые шторы – в дождливую погоду их опускали. Площадку окружала невысокая, чуть ниже пояса, оградка из жердей с дощатыми перилами. Ботинки Майкла так грохотали по крепким половицам пола, что казалось, будто кто-то бьет в громадный барабан. У общей с бараком стены веранды почти вплотную стояли в ряд четыре кровати, а остальное пространство занимали разномастные стулья: должно быть, обитатели барака любили собираться в этом углу веранды. Возле самой двери притулился обеденный стол со скамейками – копия того, что в палате. Почти всю поверхность стены между верандой и палатой занимали оконные проемы с деревянными решетками жалюзи, широко открытыми, чтобы впустить в комнату свежий воздух. Веранду пристроили с подветренной стороны, так что сюда не долетали порывы муссонов, однако, как оказалось, здесь всегда дули юго-восточные пассаты.
День угасал, но все еще теплилось его дыхание; в наплывающих сумерках тени цвета индиго и нежно-золотистые лужицы света пестрели на земле за оградой веранды. Черная, похожая на огромный кровоподтек грозовая туча, проплывая по багровому небу, заволокла верхушки кокосовых пальм, и те застыли в неподвижности, позлащенные закатными лучами, словно пышно разодетые танцовщицы с острова Бали. Мерцающий воздух тек с ленивой неспешностью, в нем плясали мириады пылинок, и казалось, что мир погружается на дно океана, пронизанного солнечными стрелами. Вдали, будто подпорка для небесного свода, вздымались костлявые ребра радуги с яркой каймой по краю, вот только самая вершина была безжалостно смазана. Разноцветные бабочки летели прочь, на смену им прилетали ночные мотыльки, словно безмолвные порхающие духи. Среди листвы в клетках пальмовых ветвей распевали птицы, и чистые их ликующие голоса звенели в вышине.
«О господи, сейчас начнется, – подумала сестра Лангтри, прежде чем выйти на веранду, чтобы познакомить Уилсона с остальными обитателями барака. – Никогда не знаешь, чего от них ждать: мотивы их поступков непостижимы, – и остается лишь полагаться на свое чутье. Нет, понять их можно, но вот осмыслить…»
Полчаса назад она объявила им, что поступил новый пациент, и теперь буквально кожей чувствовала их тревожную настороженность. Ничего другого она и не ждала: обитатели барака видели угрозу в каждом новичке, и, чтобы привыкнуть, восстановить прежний порядок вещей в своем мирке, им требовалось время, а до тех пор к чужаку всегда относились враждебно. И чем больше времени уделяла новоприбывшему сестра в ущерб остальным, тем сильнее разгоралась всеобщая неприязнь к нему. В конце концов жизнь возвращалась в старое русло, вчерашний новичок обживался и становился своим, но до того дня сестре Лангтри предстояло пережить нелегкое время.
Возле стола сидели четверо мужчин, причем трое из них – голые по пояс. Пятый, с книгой в руках, лежал, вытянувшись во весь рост, на ближайшей койке. Только один из обитателей поднялся при появлении сестры с новеньким – высокий худой мужчина лет тридцати пяти, голубоглазый, со светлой шевелюрой, выгоревшей на солнце до белизны. На нем была выцветшая, защитного цвета форменная куртка-сафари, стянутая матерчатым ремнем, с погонами, на которых красовались три бронзовых капитанских звезды. Наряд завершали длинные прямые брюки и высокие замшевые ботинки для переходов по пустыне. Его вежливость говорила о хорошем воспитании, однако была обращена лишь к сестре Лангтри, а новичка он демонстративно не замечал.
Первое, что бросилось Майклу в глаза, это взгляды, обращенные на сестру. В них читалась не столько любовь, сколько ревность собственников. Больше всего его поразило их упорное нежелание даже взглянуть на него, хотя у двери веранды сестра Лангтри взяла его под локоть и потянула за собой, так что не заметить его было довольно трудно. И все же им это удалось, даже тому худосочному, что растянулся на койке.
– Майкл, познакомьтесь: это Нил Паркинсон, – невозмутимо произнесла сестра Лангтри, не обращая внимания на разлитую в воздухе настороженность.
При виде капитанских погон Майкл совершенно непроизвольно застыл навытяжку, словно гвардеец в почетном карауле, но это произвело, однако, неожиданный эффект. Нил Паркинсон взвился, будто ему отвесили пощечину, и прошипел:
– Бога ради, оставьте этот вздор! Всем мы тут, в «Иксе», из одного теста слеплены: у психов нет ни чинов, ни званий!
Армейская школа сослужила Майклу неплохую службу: на лице его ничего не отразилось, а выпад капитана он оставил без внимания, лишь сменил позу, словно по команде «вольно». Сестра Лангтри хоть и выпустила его локоть, но стояла так близко, что рукава их соприкасались и он чувствовал, как она напряжена. Складывалось впечатление, что она стремилась его защитить, при мысли об этом Майкл слегка отодвинулся. Ему предстояло пройти обряд посвящения, и он должен справиться сам.
– Говори за себя, капитан, – послышался другой голос. – Не все здесь тронутые. Можешь называть себя психом, если хочешь, но со мной все в порядке. Меня заперли здесь только по одной причине – чтобы заставить замолчать. Я для них опасен.
Эти слова произнес развалившийся в кресле молодой человек с голым торсом, ленивый в движениях, развязного вида, с резкими чертами лица. Капитан Паркинсон медленно повернулся к нему и бросил с неожиданной пугающей ненавистью в голосе:
– И ты тоже заткнись и проваливай ко всем чертям, грязный ублюдок!
«Пора вмешаться и положить этому конец, пока все не вышло из-под контроля», – сказала себе сестра Лангтри, стараясь скрыть досаду. Похоже, сержант Уилсон пришелся не ко двору: обитатели палаты ощетинились и затеяли какую-то подлую игру. Сестра Лангтри любила своих пациентов и хотела ими гордиться, а потому с трудом выносила подобные выходки.
Она заговорила холодным, отстраненно-насмешливым тоном, придав голосу жесткую нотку в надежде, что новичок поймет ее верно.
– Я должна извиниться перед вами, Майкл. Итак, продолжим знакомство. Тот джентльмен в кресле, что внес свою лепту в нашу беседу, – Люс Даггет. На скамье рядом с Нилом – Мэт Сойер. Он слепой, и предпочитает, чтобы я говорила об этом прямо, во избежание неловкости в дальнейшем. В дальнем кресле – Бенедикт Мейнард, а на кровати – Наггет Джоунс. Джентльмены, это наш новенький, Майкл Уилсон.
