Отделение «Икс» просыпалось обычно около половины седьмого, кто-то к этому времени уже вставал, а сестра Лангтри появлялась в бараке на полчаса раньше и заваривала утренний чай, пока поднимались остальные, но тем утром в бараке стояла непривычная тишина и все москитные сетки, кроме той, что висела над кроватью Майкла, были опущены.
Онор оставила пелерину с корзинкой в кабинете и перешла в подсобку, куда санитар уже принес дневную порцию свежего хлеба, жестянку со сливочным маслом и новую банку джема, сливового, как и в прошлый раз. Капризная спиртовка никак не желала загораться, и к тому времени как Онор удалось наконец втолковать ей, что единственная ее задача – нагревать воду, ощущение свежести после утреннего душа сошло на нет: от дневного зноя и яростного жара спиртовки пот хлынул ручьями. Приближался сезон дождей, и за последнюю неделю влажность воздуха повысилась процентов на двадцать.
Заварив чай и намазав маслом ломти хлеба, она поставила все, кроме чайника, на доску, которая служила подносом, и отнесла на веранду, в другой конец барака, потом быстро сходила за чайником и решила, что для завтрака все готово. А впрочем, нет, не совсем! Прошлой ночью она так рассердилась на своих подопечных, что не собиралась мириться с их похмельем, но остаток ночи, проведенный с Майклом, смягчил ее и впервые ей не хватило решимости проявить твердость. Бедняги выпили столько полковничьего виски, что, должно быть, сегодня им не до ее воспитательных лекций.
Она вернулась в кабинет, отперла ящик с лекарствами и достала бутылочку с тройчаткой. Белые крупицы аспирина и фенацетина осели на дно, а кофеин в виде сиропа соломенного цвета поднялся наверх. Отлить немного кофеина в мензурку оказалось проще простого. Когда все соберутся на веранде, она даст каждому по столовой ложке этого снадобья. Этот древний как мир больничный фокус – чудесное исцеление от похмелья – спас репутацию многим молодым врачам и медицинским сестрам.
В комнату Нила она заходить не стала, только заглянула в дверь.
– Нил, чай готов! Просыпайтесь, пора вставать!
Из каморки отвратительно пахло, и Онор поспешила захлопнуть дверь.
Когда она вошла в общую палату, Наггет уже проснулся и слабо ей улыбнулся. Онор сдернула москитную сетку, небрежно ее свернула и ловко забросила на кольцо над кроватью. Трудиться над «драпировкой матроны» не хотелось, поэтому сетка так и осталась лежать в кольце бесформенным комом.
– Как ваша голова?
– Мне намного лучше, сестра. Спасибо.
– Доброе утро, Мэт! – весело поздоровалась Онор и повторила трюк с москитной сеткой. – С добрым утром, Бен!
Койка Майкла, разумеется, пустовала. Сестра Лангтри повернулась, собираясь подойти к кровати Люса, и радость ее угасла. Что она ему скажет? Как он будет держаться при разговоре, который должен состояться сразу после завтрака? Впрочем, переживала она преждевременно: Люса в постели не оказалось. Сетка была опущена, но не заправлена под матрас, простыни хоть и выглядели смятыми, однако успели остыть.
Сестра снова повернулась к Бенедикту и Мэт. Те сидели на своих койках, ссутулившись, уронив голову на руки. Казалось, даже малейшее движение причиняет им жестокую боль.
– Чертов «Джонни Уокер»! – пробормотала в сердцах Онор и краем глаза увидела, как плетется, шатаясь, из своей каморки в санитарную комнату Нил с серо-зеленым лицом. Должно быть, его мутило, он едва сдерживал тошноту.
Похоже, как всегда, разыскивать Люса придется ей, ведь она единственная, кто на это способен. Сестра Лангтри открыла дверь возле кровати Майкла, вышла на тесное крыльцо и по дощатым ступеням спустилась к бане.
«И все же какой сегодня прекрасный день, несмотря ни на что!» – подумала Онор, щурясь от яркого света. После бессонной ночи голова немного кружилась, утреннее солнце сияло в кронах пальм за территорией госпиталя и слепило глаза. Пронизанный лучами воздух казался необычайно прозрачным, искрящимся, ласковым. Сорванная веревка с бельем лежала на земле, но сестра Лангтри лишь улыбнулась и переступила через кучи спутанных шортов, рубашек, брюк, исподнего и носков, представив, как гордый, полный достоинства Нил, вдребезги пьяный, пытается высвободиться из этого тряпья.
В бане было подозрительно тихо, и Люс казался до странности неподвижным. Он полулежал на цементном полу, привалившись спиной к стене, с бритвой в окоченевших пальцах. Его блестящую загорелую кожу покрывали застывшие ручейки крови, кровь собралась в черную лужу и на животе рядом с чудовищной раной и растеклась по полу.
Сестре Лангтри пришлось подойти ближе, и взору ее открылись изуродованные гениталии и распоротый живот. Люс совершил харакири собственной бритвой с открытым лезвием и рукояткой из черного дерева. Он считал, что она брила чище, и предпочитал ее безопасной. И, безусловно, ничья рука, кроме его собственной, не прикасалась к ней: пальцы Люса, сжимавшие рукоятку, не выглядели ненатурально, как и кровь на лезвии, вдобавок кулак был плотно стиснут, так что сомнений не оставалось… слава богу! Голова была так неестественно запрокинута, что Онор показалось на миг, что глаза Люса следят за ней из-под полуопущенных век, только в них не лукавые золотистые искры жизни, а холодное, застывшее золото смерти.
Онор не подняла крик, а, выскочив из бани, захлопнула за собой дверь, поспешно сорвала с дверной ручки висевший на разомкнутой дужке замок, приладила его на место и защелкнула. Бессильно привалившись к двери, Онор обмякла, рот ее беззвучно открывался и закрывался, губы шевелились сами собой, как у блестящей деревянной куклы чревовещателя.
Прошло, должно быть, не меньше пяти минут, прежде чем она смогла оторваться от двери, и вдруг почувствовала, как по бедрам стекает что-то липкое. Онор похолодела от ужаса и унижения: неужели обмочилась? Но, слава богу, нет – всего лишь пот и телесные соки после ночи любви.
Внезапно ее ослепила вспышка ярости и отчаяния, и она ударила кулаком по двери.
– Будь ты проклят, Люс! За то, что сотворил такое, гореть тебе в аду! Ну почему эти пьяные придурки в бараке не уследили за тобой? Неужели мне все нужно делать самой? Люс, подонок чертов, ты-таки победил! Гнусный, поганый мерзавец! Жажда мести завела тебя слишком далеко…
По лицу ее катились слезы, она оплакивала хрупкое, краткое до боли, мимолетное счастье, что у нее отняли, чудесное утро, навсегда замаранное, утопленное в крови. Это было несправедливо. Они даже поговорить не успели, не успели разобраться в своих прежних отношениях, распутать все узлы и сплести две нити в одну: не хватило времени. Она выпрямилась и с тупой обреченностью оттолкнулась от двери, уже зная, что у них с Майклом нет будущего. Им никогда не быть вместе, и этого не изменить: Люс все-таки победил.
Весь путь через территорию госпиталя сестра Лангтри проделала как автомат, механически. Поначалу она шагала неведомо куда, не разбирая дороги, потом в единственно возможном направлении. Вспомнив, что лицо ее мокро от слез, она вытерла глаза ладонью, кое-как поправила крахмальный платок и попыталась взять себя в руки. Лоб ее разгладился, горькая складка между бровями исчезла. «Вот так. Вот так, сестра Лангтри. Ты отвечаешь за этот кошмар, сестра Лангтри, это твой долг, черт возьми! Помни о долге. Не только перед собой, но и перед пациентами. Их пятеро, и ты должна любой ценой защитить их от последствий совершенного Люсом Даггетом».
