Только после ужина (по случаю возвращения блудной дочери устроили настоящий пир) все немного успокоились. Отец и сын отправились спать, поскольку вставали с рассветом, а Фейт Лангтри проводила дочь в спальню, и села в кресло в надежде поговорить, пока Онор распаковывает вещи.
Комната Онор, уютная и обманчиво скромная, была, однако, довольно просторной, и обстановка стоила немалых денег. Она не блистала яркими красками или богатой отделкой, но широкая кровать выглядела удобной, как и обитое английским ситцем мягкое кресло, в которое уселась Фейт. Здесь стоял отполированный до блеска старинный стол, за которым Онор когда-то занималась, резной деревянный стул, большой платяной шкаф с зеркалом в полный рост, маленький туалетный столик и еще одно мягкое кресло.
Пока Онор мерила шагами пространство между шкафом и лежавшими на кровати чемоданами, Фейт Лангтри молча наблюдала за ней. Впервые после приезда дочери она могла наконец отдаться целиком чувству единения. Конечно, за годы службы в армии Онор изредка приезжала в отпуск, но вечная тревога за нее, беспокойство и спешка отравляли радость встречи. Теперь все было иначе. Фейт Лангтри смотрела на дочь и не переживала за нее, не мучилась мыслями, что принесет завтрашний день и как все они переживут скорый отъезд Онор на фронт, где повсюду смерть. Иен был нужен на ферме, поэтому не мог пойти в армию, а вот Онор пошла, причем в первые дни.
В каждый приезд дочери родители замечали в ней все новые перемены: желтоватую от противомалярийных средств кожу, легкий нервный тик, привычки, которые выдавали в ней взрослую, независимую женщину. Шесть лет. Одному богу ведомо, что вместили в себя эти годы; Онор не любила говорить о войне, а когда ее расспрашивали, легко уклонялась от ответа. Но что бы ни произошло за эти шесть лет, глядя на дочь, Фейт Лангтри отчетливо понимала: Онор навсегда отдалилась от места, которое было когда-то ее домом.
Конечно, она исхудала, но этого и следовало ожидать, на лице ее появились морщинки, хотя волосы, слава богу, седина не тронула. Онор казалась не жесткой, но строгой, не замкнутой, но закрытой, в ее движениях появилась незнакомая прежде решительность. И пусть она никогда не станет для своих близких чужой, что-то в ней изменилось: теперь это была другая женщина.
Как радовались они с отцом, когда Онор решила стать медсестрой, а не врачом: думали, что это убережет их дочь от страданий, – а вышло все с точностью наоборот.
Настал черед наград, медалей и орденов – Онор достала их из чемодана. Как странно сознавать, что твоя дочь – кавалер ордена Британской империи! И как будут гордиться ею отец и брат!
– Ты ничего не говорила о своих наградах, – с мягким укором заметила Фейт.
Онор удивленно посмотрела на мать.
– Правда? Наверное, забыла. Время было горячее, писать письма приходилось урывками. В любом случае документ на орден я получила совсем недавно.
– У тебя сохранились какие-нибудь фотографии, дорогая?
– Где-то были. – Онор пошарила в кармане чемодана и достала два конверта: один большой, другой маленький, потом подошла ко второму креслу, села и потянулась за сигаретами. – Это Салли, Тедди, Уилла и я… А это начальник госпиталя в Лаэ… Это я в Дарвине, перед отъездом, не могу вспомнить куда… Вот Порт-Морсби… Наши медсестры на Моротае… А это барак «Икс»…
– Должна сказать, ты чудесно выглядишь в фетровой шляпе.
– Они удобнее, чем сестринские платки, а кроме того, их положено снимать, когда входишь в помещение.
– А что в другом конверте – тоже фотографии?
Рука Онор на мгновение застыла в воздухе: казалось, она колеблется, стоит ли раскрывать второй конверт, тот, что больше, – но после короткого раздумья все же решилась.
– Нет, не фотографии. Здесь рисунки одного пациента из отделения «Икс» – место моего последнего назначения, если можно так сказать.
– О, они очень хороши! – восхитилась Фейт, внимательно рассматривая каждое изображение, а Онор неожиданно почувствовала облегчение.
Портрет Майкла она передала матери вместе с остальными, словно тот значил для нее не больше, чем любой другой. Но разве такое было возможно? Почему-то она была убеждена, что мать увидит то же, что увидела она сама при первой встрече с Майклом в коридоре барака «Икс».
– Кто это рисовал? – спросила Фейт, отложив рисунки.
– Вот он. – Онор перебрала стопку листов, нашла портрет Нила и положила на самый верх. – Капитан Паркинсон. Вышло не особенно удачно. К сожалению, ему не удалось изобразить себя.
– Нет-нет, портрет очень неплох. И знаешь, его лицо мне знакомо: я точно его где-то встречала. Откуда он родом?
– Из Мельбурна. Если я правильно поняла, его отец – промышленный магнат.
– Лонгленд Паркинсон! – с торжеством воскликнула Фейт. – Значит, я и правда видела этого молодого человека: на скачках за Кубок Мельбурна в тридцать девятом году. Он был с матерью и отцом, в военной форме, а с его матерью, Френсис, мы несколько раз встречались на приемах в Мельбурне.
Ей вспомнились слова Майкла, что ее окружение составляли мужчины вроде Нила, непохожие на него. Как странно. Со временем она действительно могла бы познакомиться с Нилом на какой-нибудь вечеринке, если бы не война.
Фейт поворошила листки, нашла рисунок, который искала, и положила поверх автопортрета Нила.
– А это кто, Онор? Его лицо! Выражение глаз! Не уверена, что этот юноша мне нравится, но лицо у него поразительное.
– Это сержант Лусиус Даггет. Люс. Его… он покончил с собой незадолго до того, как свернули пятнадцатую базу.
О боже! Она едва не проговорилась!
– Бедняга. Что же могло его толкнуть на это? Глядя на него… никогда не подумаешь, что он на такое способен. – Фейт протянула рисунки дочери. – Должна сказать, эти портреты понравились мне намного больше, чем фотографии. Руки и ноги ничего не расскажут о человеке, а вот лицо – совсем другое дело. Я всегда тщательно разглядываю фотоснимки, пытаюсь рассмотреть лица, но удается увидеть только расплывчатые пятна. Кто из них нравился тебе больше всего?
Искушение было слишком велико. Онор нашла портрет Майкла и передала матери.
– Вот этот. Сержант Майкл Уилсон.
– Правда? – Фейт удивленно посмотрела на дочь. – Конечно, тебе виднее, ты их знала. Славный парень, сразу видно… похож на рабочего с фермы.
«Браво, Майкл! – подумала Онор. – Вот слова жены богатого скотовода, которая встречает на скачках Нила Паркинсона и, подобно многим другим, инстинктивно чувствует в нем человека своего круга, что вовсе не делает его снобом, потому что сама она не сноб».
– У него молочная ферма.
– Ну вот видишь? Заметно, что он трудится на земле. – Фейт вздохнула и сонно потянулась. – Ты, наверное, устала, дорогая? А я тут со своими вопросами…
– Нет, мама, нисколько. – Онор положила рисунки на пол возле своего стула и прикурила сигарету.
