Вопреки расхожим представлениям о лечебницах для душевнобольных, в мориссетской клинике пациентов окружала любовь, хотя, вполне вероятно, это отличало ее от других подобных заведений. Так или иначе, здесь делалось все возможное, чтобы создать теплую домашнюю атмосферу, и сестры в подавляющем большинстве нежно заботились о своих подопечных. Медицинский персонал не отделял себя от пациентов и был частью дружной общины. Более того: в Мориссете увлеченно работали и жили целые семьи – матери, отцы и их взрослые дети, – поэтому для многих врачей, сестер и санитаров лечебница стала настоящим домом, дорогим и любимым, как всякий родной дом.
Развлечения устраивались здесь довольно часто, к большому удовольствию и пациентов, и медицинского персонала. Каждый понедельник для всех обитателей лечебницы вечером в зале показывали кино, вдобавок то и дело проходили концерты с участием медиков и больных, они же составляли и восторженную публику. Раз в месяц бывали вечера с танцами, которые завершались обильным праздничным ужином. Во время танцев пациенты-мужчины сидели вдоль одной стены, а женщины – у стены напротив. Когда объявляли танец, кавалеры бросались в другой конец зала, чтобы пригласить полюбившихся им дам. Медицинскому персоналу танцевать тоже не возбранялось, но только с пациентами.
Все больничные палаты запирались, а пациенты – мужчины и женщины – жили порознь в отдельных зданиях. До начала вечера, когда больным обоих полов разрешалось собраться вместе, и в самом конце, перед тем как развести пациентов по отделениям, их внимательно пересчитывали. За женщинами ухаживал только женский персонал, за мужчинами – мужской.
Мало кого из больных навещали родственники, и лишь немногие здесь располагали собственными доходами. Кое-кто получал небольшое вознаграждение за выполнение особых работ в здании больницы или в саду. По существу, обитатели лечебницы считали ее своим домом. Многие из них не помнили другого дома, другие успели забыть, третьи умерли от тоски по сохранившемуся в памяти настоящему дому с любящими родителями, женами или мужьями. В разрешенные часы здесь нередко можно было увидеть страдающего слабоумием старика с женой или старушку с мужем – престарелые супруги пациентов, хоть и не утратили здравый рассудок, предпочли поселиться в лечебнице, чтобы не разлучаться с дорогими людьми.
Мориссетскую лечебницу нельзя было назвать раем, но больных здесь окружали заботой. Большинство персонала понимало, что ничего не приобретет, но многое потеряет, если пациенты будут чувствовать себя несчастными, вдобавок бедняги и без того страдали. Конечно, иногда до Онор доходили слухи о плохом уходе за больными и жестокости персонала, но далеко не так часто, как это было принято считать. Во всяком случае, в тех женских палатах, где работала санитарка Лангтри, ничего подобного не терпели, да и старшим сестрам не позволяли единовластно управлять отделениями словно собственными империями.
Временами это место казалось до того старомодным и забавным, что невольно вызывало улыбку. Некоторые корпуса располагались так далеко от здания для персонала, что на дежурство и в столовую медсестер отвозил один из пациентов на небольшой крытой повозке, запряженной лошадью. Старшая медсестра и главный врач клиники совершали ежедневные обходы, начиная с девяти утра: переезжали от одного отделения к другому на двуколке, которой правил пациент. Матрона восседала на скамье во всем великолепии своего белоснежного одеяния и с царственным величием держала над головой белый зонтик от солнца в знойную погоду или широкий темный зонт, если шел дождь. В разгар лета на голову лошади всегда надевали большую соломенную шляпу с двумя прорезями, откуда торчали уши.
Санитарка Лангтри понимала: того, что смущало ее больше всего, избежать не удастся. И дело даже не в том, что теперь приходилось исполнять чужие указания. Она подозревала, что лишившись привычных привилегий и удобств, ей пришлось бы куда тяжелее без суровой школы фронтовых госпиталей. Но, так или иначе, ей, тридцатилетней женщине, опытной медсестре, что ухаживала за ранеными на полевом перевязочном пункте под артиллерийским огнем в разгар боев, работала в полковых лазаретах, на эвакопунктах и в крупном госпитале при военной базе, нелегко было смириться со своим зависимым положением и наводить порядок у себя в комнате перед визитом матроны, которая каждый вторник являлась к ней утром с инспекцией. Матрас следовало свернуть, чтобы старшая медсестра могла видеть, не лежит ли что-нибудь под кроватью, а одеяла и простыни надлежало сложить определенным образом и аккуратно поместить поверх матраса. Онор Лангтри старалась не придавать значения этим досадным мелочам хотя бы потому, что ей не пришлось делить комнату с другой сестрой: из уважения к ее возрасту и профессиональному опыту матрона пошла на маленькую уступку.
Когда первый год в мориссетской лечебнице подошел к концу, Онор понемногу освоилась, и ее прямой, независимый нрав снова проявился в полную мощь. Ей не пришлось переламывать себя, подавлять то, что составляло ее суть: это вышло само собой, сработал защитный механизм, который помогал ей приноровиться к роли стажерки и справиться с пока еще непривычной работой.
Но правду не утаишь, и непримиримая бунтарка в Онор Лангтри возродилась вновь, только обновленная, окрепшая после вынужденного молчания. В ее появлении не было ничего дурного, ибо теперь, как и всегда, она обрушивала свой гнев на человеческую глупость, невежество и небрежность.
Она узнала, что одна из санитарок периодически избивает пациентку, и сообщила об этом старшей сестре отделения, но та решила, что Онор раздувает из мухи слона, и заявила:
– Су-Су эпилептичка, ей нельзя верить.
– Полный вздор! – презрительно бросила Лангтри.
– Не смейте мне перечить! Ваш диплом медсестры не дает права учить меня работать! – разъярилась старшая. – Если вы сомневаетесь в моих словах, почитайте «Красную книгу», где черным по белому написано, что эпилептикам верить нельзя: они хитрые, лживые и злобные.
– Ваша «Красная книга» лжет, – возразила Онор. – Я хорошо знаю Су-Су, да и вы тоже, – она полностью заслуживает доверия. Но в любом случае это не важно. Даже «Красная книга» не оправдывает избиение больного.
Старшая сестра переменилась в лице, словно услышала богохульство, что было истинной правдой. «Красной книгой» называли учебное руководство для медсестер психиатрических отделений, единственный авторитетный печатный источник, в красной обложке. Учебник этот безнадежно устарел, грешил множеством ошибок и неточностей, да вдобавок материал в нем излагался в оскорбительно-снисходительной манере, будто был рассчитан на умственно отсталых медичек. Лекарством от всех душевных болезней авторы этого руководства, похоже, считали клизму. Онор, конечно, внимательно прочитала «Красную книгу», но обнаружила столько вопиющих ошибок, что больше не открывала, решив, что продолжит учиться сама. Новые знания о психических расстройствах она предпочитала черпать из серьезных книг и каждый раз, когда бывала в Сиднее, покупала учебники по психиатрии. Она была убеждена, что грядущие реформы в медицине изменят и подходы в сестринском деле: рано или поздно то, что написано в современных учебниках, войдет в повседневную практику.
