– Нет. Это он убил Бенедикта, а потом себя. Все случилось из-за глупого пса, которого они держали. Тот забрался в курятник к соседу и устроил там сущий ад. Взбешенный фермер набросился на Майкла с кулаками, и Бенедикт сцепился с ним. Если бы Майкл его не оттащил, дело кончилось бы убийством. Избитый сосед вызвал полицию, но к тому времени как они добрались до фермы, все уже было кончено: оба были мертвы. Майкл дал Бенедикту лошадиную дозу барбитуратов, а сам застрелился. Он хорошо знал, куда целиться, а потому не мучился.
Онор резко отшатнулась от подруги и вдруг сгорбилась, безвольно обмякла, точно тряпичная кукла.
О, Майкл, Майкл! Вся ее потаенная любовь, тоска по нему и страстное желание пробудились в ней и слились в единый ком жгучей, нестерпимой боли. Онор корчилась, задыхалась. О, Майкл! Никогда больше ей не увидеть его. Все эти месяцы Майкл был так близко: она могла навестить его в любой из выходных, – но не навестила. Он умер, а она даже не знала об этом; сердце, что жаждало его так сильно, так отчаянно, ничего ей не подсказало.
История с Бенедиктом ничем другим и не могла закончиться, теперь Онор это осознала. Майкл убеждал себя, что, пока Бенедикт с ним, ему ничто не грозит. Эта вера поддерживала его, помогала нести бремя заботы о друге, которое он взвалил на себя добровольно. Когда вера была потеряна, Майкл убил Бенедикта – легко и безболезненно, усыпил. А после ему не оставалось ничего другого, как убить себя. Вольная птица, он выбрал клетку, которую смастерил себе сам.
О, Майкл, Майкл! Человека не изменишь: он таков, каков есть. Скошен, как трава
[36].
Она впилась глазами в сестру Докин и в отчаянии выкрикнула:
– Почему он не пришел ко мне? Почему?
Могла ли Салли Докин ответить честно, не причинив боли? Вряд ли, но все же попыталась, мягко проговорив:
– Может, он просто забыл тебя? Они нас забывают, сама знаешь.
Эта мысль была невыносима, и Онор выкрикнула:
– Нет! Кто дал им такое право?
– И все же забывают: такова их природа. И дело вовсе не в том, что они нас не любят, просто идут дальше! И мы тоже. Никто из нас не может позволить себе жить прошлым. – Салли Докин обвела рукой зал лечебницы. – Иначе мы все в итоге оказались бы здесь.
Онор наконец справилась с собой, но, казалось, состарилась сразу на несколько лет, замкнулась в своем одиночестве.
– Да, наверное, однако я уже здесь.
Салли Докин встала с кресла, втиснула ноги в туфли и, наклонившись к подруге, помогла ей подняться.
– Это правда, ты здесь, но по другую сторону барьера: не забывай об этом, что бы ни случилось. – Она протяжно вздохнула. – Мне пора: мама ждет.
Бедная Салли, вот кого надо пожалеть! – думала Онор, провожая подругу. Никакой надежды на достойную старость, вечное безденежье, престарелые родители, и помощи ждать неоткуда. А впереди одиночество. В награду за честно исполненный долг Салли Докин получила еще более тяжкое бремя забот. Что до нее самой, то она сыта по горло чувством долга, которому подчинялась всю свою жизнь. Это оно убило Майкла.
Они подошли к пятачку за воротами, где Салли Докин оставила машину, которую одолжила, чтобы отвезти отца в Мориссет, но прежде чем она уселась за руль, Онор шагнула к ней и крепко обняла.
– Береги себя, Салли, и не тревожься об отце. Здесь ему будет хорошо.
– Я сумею о себе позаботиться, не волнуйся. Сегодня вид у меня жалкий, ну а завтра – кто знает? – может, я выиграю кучу денег в лотерею. Да и Королевская больница Ньюкасла не такое уж паршивое место. Может, я стану там старшей сестрой, а не одной из ее помощниц. – Салли забралась в автомобиль. – Если ты вдруг соберешься в наши края, позвони мне. Встретимся, перекусим где-нибудь, поболтаем. Нехорошо отгораживаться от людей, Онор. Кроме того, тебе придется терпеть мое общество всякий раз, когда буду навещать отца.
– Я с радостью увижусь с тобой, хотя теперь не думаю, что задержусь здесь надолго. Хочу кое-кому в Мельбурне напомнить о своем существовании, пока не стало слишком поздно, – улыбнулась сестра Лангтри.
Сестра Докин даже просияла:
– Умница! Жизнь продолжается, а годы уходят, так что будем жить!
Она весело помахала на прощание и резво, словно кенгуру, рванула с места.
Онор немного постояла, глядя ей вслед, помахала в ответ и зашагала к общежитию медсестер. Она шла с опущенной головой сквозь вечерние сумерки и смотрела на дрожащие кляксы теней под ногами.
Нил сказал, что будет ее ждать. До Мельбурна не так далеко, особенно если самолетом. Она могла бы полететь туда в свой следующий четырехдневный выходной, а если Нил действительно ее ждет, уже не возвращаться в Мориссет. Ей тридцать два года, но чего она добилась в жизни? Что у нее за душой? Несколько официальных бумажек, орденские ленты да пара медалей. Ни мужа, ни детей, ни личной жизни, одни воспоминания. Этого мало для счастья.
Сестра Лангтри подняла голову и обвела взглядом желтые квадраты света, что окружали ее на этой огромной свалке неприкаянных душ, отчаявшихся и всеми покинутых. Когда же следующие четыре свободных дня? Впереди еще три дня дежурства, за ними трехдневный отдых, четыре рабочих дня, и только потом длинные выходные. Значит, осталось подождать десять дней.
Да, это хороший план! Значит, она не пропустит из-за поездки в Мельбурн большой концерт. Они столько готовились к нему, и все наверняка пройдет прекрасно, если только старая Марго не забудет свою единственную реплику из двух слов. Бедняжка так хотела участвовать в концерте, что ни у кого язык не повернулся сказать ей «нет». Все молят Бога, чтобы она не позабыла слова. А с Энни им необычайно повезло: старшая сестра обнаружила, что она умеет петь! Энни такая хорошенькая, если ее принарядить. Кое-кто из пациентов, что мастерят корзины, обещали изготовить большую клетку и покрасить золотой краской, а Энни споет «Я лишь птица в золоченой клетке». Веселая пьеска о кошке с мышкой непременно покорит благожелательную публику, если только Су-Су сыграет свою роль, а не свалится на сцене в припадке эпилепсии…
Сестра Лангтри внезапно остановилась, словно огромная ладонь великана обрушилась с неба и преградила ей путь. Боже, о чем она только думала? Она не может их бросить. Кто позаботится о них, если все побегут вдогонку за мечтой! Ее жизнь здесь. Для этого она училась. Майкл знал. И Салли Докин права: правда бывает жестокой, но невозможно всю жизнь избегать ее, а если она причиняет боль, нужно просто терпеть. «Они забывают нас». За полтора года она не получила от Майкла ни единой весточки. Да и Нил ее тоже забыл. Когда она была для него центром Вселенной, он любил ее и не мог без нее обойтись. Но зачем она ему сейчас? С какой стати он должен любить какую-то медсестру, которая велела ему идти своей дорогой? Перед ним теперь открылся другой мир – да еще какой: огромный, волнующий, заманчивый, полный красивых женщин. Господи, зачем ему помнить ту часть своей жизни, что связана с болью и страданием? А главное, почему она решила, что он ее помнит? Майкл был прав, потому что знал: вольной птице нужен простор, чтобы расправить крылья и лететь.
