Хохолок Кретона взъерошился. Морван пристально рассматривал гипсового купидона. Король надумал превратить их дорогого мальчика в живой щит. Теперь они кровно заинтересованы в безопасности государя.
– Я все сказал, господа. Спокойной ночи.
Разговор короткий, но плодотворный. Бывшие советники удалились понурившись. Как только дверь за ними закрылась, Тибо опустился в кресло с попугаями, закрыл лицо руками и глубоко вздохнул. Он не разочаровался в своем плане, но ему совсем не хотелось жить в окружении бесчисленной стражи. Эма присела к нему на подлокотник.
– Неужели, пока я царствую, придется постоянно увеличивать число телохранителей? – простонал Тибо.
– Успокойся, Жакару недолго оставаться твоим наследником.
– А что с ним случится?
– Ничего не случится. Просто наследником станет кто-то еще.
Тибо так резко обернулся к Эме, что кресло чуть не развалилось. Новый наследник? Тибо затаил дыхание. Эма улыбалась.
– Эма? Кто? Когда?
– В начале июня, я думаю.
Тибо ошеломленно смотрел на жену. Сердце колотилось, грудь вздымалась, камзол стал тесен, тридцать девять пуговиц готовы были улететь на север, а попугай – на юг. Волна вдохновения смыла из памяти следы крови на снегу, угрозу смерти, советников-предателей. Тибо ни разу в жизни не испытывал такого счастья. И никогда больше не испытает… Комната преобразилась и стала прекрасной, уродливые безделушки показались изысканными. Все утратило значение – осталась одна Эма: новая вселенная, осязаемое будущее, негасимый свет.
38
Тибо решил сократить путешествие: не стоило утомлять жену, мать его будущего ребенка. Завтрашний праздник – знакомство с Северным плоскогорьем. Потом они быстро навестят Западную провинцию и вернутся во дворец зимовать.
– Ты уверена, что выдержишь сегодняшний прием? – то и дело спрашивал Тибо Эму.
– Я прекрасно себя чувствую, – повторяла она ему.
– Праздники Плоскогорья очень грубые, ты даже себе не представляешь… Ты на сто процентов уверена?
– На сто пятьдесят, Тибо.
– Хорошо. Я тебя предупредил.
В назначенный час гости хлынули в бальную залу. Тибо обнял Эму за талию и крепко прижал к себе. Ему хотелось спрятать ее под камзол.
– Дорогу их величествам, королю и королеве! – звонко выкрикивал Бенуа и махал направо-налево перчатками, прокладывая путь.
С трудом продираясь в толпе, они добрались до почетных мест, откуда им предстояло наблюдать за выступлением местных талантов. Выступающих – от четырех до девяноста семи лет – набралось немало. Кто жонглировал, кто пел, кто плясал с трещотками, кто играл на гармонике, прыгал выше головы, глотал огонь, ел гвозди. Три взлохмаченных мальчугана могли запросто переломать себе кости, забираясь сначала на стул, поставленный на стол, а потом на плечи друг другу. Лукас следил за ними с одобрительной улыбкой. Еще бы! За родными-то племянниками, детишками сестры Анны. Близнецам, должно быть, исполнилось уже семь, а младшему пять. Присутствие родни на празднике радовало и одновременно огорчало Лукаса. Он мечтал с ними увидеться и одновременно боялся. В первую очередь отца. С отцом, скорее всего, лучше не встречаться.
Лукасу выбирать не пришлось. В перерыве между двумя номерами он почувствовал на плече ласковую руку, обернулся и увидел маму. Она оставалась все такой же тихой и скромной. Перед собой она держала большую корзину, поэтому сыну оказалось нелегко обнять и расцеловать мать. Но не успела она и слова сказать, как из-за ее спины появился муж.
Корбьер – здоровяк с мускулистыми руками, каменщик, хороший работник, но вздорный, тщеславный человек. Когда дети еще учились в школе, у них обнаружили музыкальную одаренность. И отец, мечтая о славе, выжимал детей, как лимоны, дрессировал, как собачек в цирке. Анна с флейтой и Лукас с гитарой действительно прославились на все королевство, вот только детство у них отняли. Мама, выходя замуж, мечтала о самой обычной жизни для детей, но ошиблась, спохватилась слишком поздно и потом старалась утешить несчастных малышей булочками и пирожками. Даже взрослых пичкала сладким.
Лукасу было десять лет, Анне – двенадцать, когда они решили больше не выступать. Отец договаривался о новых и новых концертах, они же, выходя на сцену, держали в руках инструменты и не играли. Отец не простил им позора. Лукас мечтал стать врачом, но выучился на фельдшера, стремясь как можно быстрее вырваться на свободу и зажить самостоятельно. Потом он уплыл на «Изабелле». Отец счел это новым предательством. И вот теперь в жаре и духоте набитого зала каменщик вытирал потную руку о парадный костюм. Отец с сыном не виделись два года. Лукас спрашивал себя: пожмет ли он протянутую руку? Зря спрашивал. Отец спрятал руку за спину и обратился к жене:
– Хотела его увидеть, увидела. Пошли.
Госпожа Корбьер подчинилась не сразу. Ей нужно было еще хотя бы мгновение поглядеть на повзрослевшего сына, понять, как изменило его море. Волосы отросли, появились морщинки у глаз, в ушах кольца, лицо решительное, плечи широкие. А взгляд прежний, добродушный и непроницаемый. Корбьер потянул ее за рукав, а она поспешно вручила Лукасу корзину, наполненную до краев выпечкой, выражением материнской любви. И ушла, оглядываясь, со слезами на глазах. Ее Лукас! Дорогой мальчик! Чего только ей не мерещилось во время долгого плавания: утонул, потерпел крушение, упал с мачты, заболел цингой, убит пиратом…
Семейная драма обошлась без зрителей, все кругом увлеченно смотрели на сцену. Гром аплодисментов провожал каждого артиста, хотя номера были разные – удачные, неудачные и просто бездарные. Лукас честно нес службу, но мыслями улетел далеко. Сегодня ему нечего праздновать.
После представления гостям предложили угощение, потом начались танцы. Зазвучала разудалая музыка, на пол посыпались объедки, хвосты креветок, скорлупа от орехов. Ребятня играла посреди танцующих в прятки, на младенцев капало мороженое. Старички засматривались на пухлых молодок, которые весело отплясывали с кавалерами. Пол трещал громче оркестра. Паркет проломили, и одна старушка ухнула в дыру по самый чепец, осталась жива и, счастливая, выбралась обратно.
– Дядя Лукас!
Звонкий детский голосок долетел до ушей телохранителя. Секунда, и у него на плечах уже сидел племянник.
– Дядя на работе! – набросилась на ребят подбежавшая Анна. – Поздоровались, и марш отсюда! Дайте мне сказать брату пару слов! А ну! Живо!
Анна ждала четвертого, выглядела измученной. Лукас сбросил мальчишку с плеч и поймал его за ноги.
– И меня! И меня! – закричали близнецы.
Анна отпихнула их и обняла брата. Он бы тоже обнял ее крепко-крепко, но мешал живот. Живот, корзина, грустные воспоминания – что-то всякий раз удерживало Лукаса на расстоянии от родни.
– Ты видел, как мы выступали? – вопили племянники, дергая его за рукава. – Видел нас? Видел?
