– Имейте в виду, моя дорогая, ваш душевный компас и ваша стойкость входят в замысел Сидры. Она их учитывает. Вы противницы и союзницы одновременно. Что бы вы ни сделали, вы в одной связке.
Едва уловимая тень пробежала по его лицу.
– Время не ждет, Эма, – тихо произнес он. – Страницы книги переворачиваются одна за другой. История остается, актеры уходят. Я служил королевству изо всех сил. Моя эпоха кончается, наступает эпоха Сидры. Занавес падает, и декорации неузнаваемо меняются. Исчезает все, к чему мы привыкли. Это тяжело, непонятно, жестоко. Но не бесплодно. В этом я уверен.
Он протянул Эме холодеющую руку и тут же почувствовал, что она не хочет никаких рукопожатий.
– Если бы я только мог передать вам свое понимание Мирового Порядка! – вздохнул он. – Но у каждого свой путь постижения.
Клеман медленно поднялся, обошел стол, подождал, пока поднимется Эма, и, откинув голову назад, снова внимательно в нее вгляделся.
– Ничем не могу вам помочь, ваше величество.
Он казался старым-престарым, тысячелетним.
Лукас смотрел, как Эма спускается. С каждой ступенькой она словно не приближалась, а отдалялась от него.
– В северное крыло, – приказала она, проходя мимо.
Лукас решил, что ослышался. Никогда в жизни он не был в северном крыле и не собирался туда входить. Выглядело оно заброшенным. У Марты там была кладовая, где она хранила картошку, капусту, кабачки. Виноделы ставили в северный погреб бочки с вином, которому предстояло созреть. Жили в том крыле Сидра, Жакар и Амандина, их единственная служанка. Горбатая немая Амандина ютилась в собственной крошечной каморке. Служанка никогда не сметала паутины, не стирала пятен сырости, не притрагивалась к пыли. Она раздражала Манфреда, возмущала Мадлен, вызывала презрение у Бенуа. Но как бы ее ни отчитывали, молчала в ответ. Ей хватило ума осознать ограниченность своих сил и возможностей. Она не ждала от жизни ничего хорошего и принимала свою судьбу как неизбежность, считая себя абсолютным ничтожеством.
Лукас проводил Эму до трех крутых ступеней, которые вели к двери Сидры. Он постучал в дверь вместо королевы и отошел в сторону, в то время как Амандина ввела Эму в самые необычные покои во дворце. Абсолютно круглое помещение. Шторы плотно задернуты, в камине, украшенном козьими черепами, хищно ревел огонь. Тридцать свечей горели в бычьей грудной клетке, подвешенной к потолку вместо люстры, и отбрасывали жуткие тени на пол. В спертом воздухе пахло плесенью и непонятной горечью. Здесь царила Сидра, заполняя все пространство. Казалось даже, что ей в нем тесно, поскольку она сродни чему-то неведомому, огромному и незыблемому. Сидра сделала знак Амандине, та удалилась мелкими старческими шажками. Второй раз за день две королевы остались наедине.
– Вы приняли решение?
– Да. Когда мне ждать Тибо?
Сидра величественно кивнула:
– Завтра в полночь, у Креста четырех дорог. Но сначала вы дадите клятву.
Мучительная дрожь сотрясала Эму. Слова, которые она должна была произнести, раздирали горло. Мама повторяла ей: «Тебя могут бить, морить голодом, увезти неведомо куда и даже отнять детей…» Эма получала побои, умирала с голоду на чужбине, но никогда не верила, что у нее отнимут ребенка.
– Я жду вашей клятвы.
– Я… Клянусь, что моя дочь… будет передана Проводнику в будущее Осеннее равноденствие, – прошептала Эма, чувствуя, что вместе со словами клятвы улетает и ее душа.
Сидра шагнула к ней.
– Завтра ночью вы пойдете туда одна. Если кто-то узнает о вашем обещании, он лишится языка. Тибо тоже не должен ничего знать.
Эме показалось, будто она летит на дно колодца: она только что все рассказала Клеману де Френелю. Неужели ученый лишится языка? Как?
– Я ухожу, – сказала Эма и покинула комнату, не взглянув на Сидру. На Лукаса она тоже не взглянула и направилась снова в обсерваторию. Она уже одолела треть нескончаемой лестницы, когда услышала голос старого мудреца:
– Вы мне ничем не поможете, моя королева. Идите и отдохните.
Эма остановилась, держась рукой за стену.
– Вы над этим не властны, Эма, – повторил Клеман.
Он уже все знал. Знал еще до начала их разговора. Он с ней прощался навсегда, а она ничего не заметила.
46
Вторая половина дня показалась Эме долгим сновидением. Повсюду она видела Мадлен – в спальне, в будуаре. Ореол светлых волос, белый чепец, гладкая кожа и простодушные, безмятежные синие глаза.
– Госпожа, вы ни крошки не съели! – закричала она, взглянув на обеденный стол, которого Эма даже не заметила. – Приготовить вам ванну? Сейчас принесу чай! А к чаю что? Булочку или бриошь? Скажите, чего вам не хватает? Вот дурочка, чего же я спрашиваю! Короля вам не хватает! Да я бы все отдала, лишь бы он вернулся, дорогая моя госпожа. Помните, да? Девочка, мальчик, мальчик, мальчик… Значит, он непременно вернется. А вам нужно покушать! Обязательно!
Мадлен и в голову не пришло, что Эма уже ждет обещанную девочку, но эту девочку отберут. Служанка занималась множеством вещей, которые считала необходимыми для счастья: приготовила горячую ванну с лепестками роз и мягкий халат. Сделала королеве массаж с миндальным маслом, принесла грелку. Заново разогрела суп и проследила, чтобы Эма доела его. А после обеда убедила королеву немного полежать. В соседней комнате Лукас играл на гитаре. Эма слушала музыку через стену и дремала.
Разбудили ее вопли и беготня, она мигом соскочила с кровати. Топот, женские крики, бессмысленные распоряжения. Лукас ворвался в спальню, словно ему пришлось взломать дверь, подхватил Эму, вытащил в коридор и заставил бежать до ближайшего выхода, ведущего на лужайку. Овид бежал за ними с гитарой, гордясь тем, что снова ее спас.
Оказавшись снаружи, Эма поняла причину паники. Густой дым валил из-под купола обсевартории Клемана де Френеля. Загорелось бумажное гнездо ученого. От дворцового пруда передавали по цепочке ведра, ушаты, котелки и ночные горшки с тинистой водой, которые прибывали наверх наполовину пустыми. Овид, Феликс и Лисандр тоже встали в цепочку. Жакар и на этот раз собрал добровольцев, но не измазался в копоти и не пролил на себя ни капли. Эма рвалась помогать, Лукас с трудом удерживал ее в стороне.
Но как бы все ни старались, было слишком поздно.
Блез де Френель спустился с башни весь в саже, обливаясь слезами и потом. Он размахивал забинтованными руками и не мог ничего толком объяснить. Следом появились конюх с дворецким, и тогда стало ясно, о чем пытался, но не мог сообщить Блез: они несли неподвижное тело Клемана. Его положили на траву, неподалеку от выстроившихся в цепочку людей.
Эма бросилась к нему. Манфред сообщил: «Задохнулся». И зашелся надсадным кашлем. Эма сначала подумала, что он говорит о себе.
Но нет. Блез нашел Клемана сидящим на любимом скрипучем стуле – нога на ногу, руки на коленях, глаза прикрыты. Судя по всему, он погиб от угарного газа до того, как к обсерватории подобралось пламя. На обтянутом кожей лице покойного орлиный крючковатый нос казался еще внушительней. Обгорели брови, ресницы и волосы, но выражение оставалось на удивление безмятежным. Он ушел с той же улыбкой, какой приветствовал всякое новое открытие.
