– Это самка?
– Да, верно. У самцов голова голубая.
– Самка тоже красивая.
– О да, это очень красивая птица. Совершенные пропорции, и очень опасна в охоте. Может даже сову убить. Единственная хищная птица, умеющая зависать в воздухе. Удивительное зрелище. Она терпеливо готовится, а потом бросается на жертву… Неописуемо.
– Уж это точно, – снова вставил Феликс. – Ну так что, оставим ее в поле? Эту твою мелюзгу?
– Пу-стель-гу, – поправил Лисандр. – Нет, Феликс, мы заберем ее с собой. Оставим у себя.
– Нельзя оставить у себя дикое животное, Лисандр, – спустил его на землю Блез. – Можно разве что его выходить, но потом оно все равно вернется на волю.
Блез потер уши, мысленно перекраивая программу. Наверное, сегодня все-таки без геометрии.
– У нее ранено крыло, – продолжал он, – перья рано или поздно сойдут… Если их смачивать, дело пойдет быстрее, а затем вырастут новые… В любом случае ее надо кормить. Если оставим ее тут, она сама послужит кому-то обедом.
– Значит, мы ее заберем. Прямо сейчас.
– Прямо сейчас, прямо сейчас, – проворчал для порядка Блез. – Ладно. Будем принимать то, что преподносит нам жизнь. Пойдем.
Они побрели вверх по холму. Блез, вытирая затылок платком, всыпал Феликсу по самое не хочу (для порядка). Рулевой пережидал бурю, не пряча головы. Ему было не впервой. В комнате Лисандра пустельгу отпустили, и она тут же ее как следует пометила. А еще через пару секунд отрыгнула какой-то твердый комок, и Блез прочел импровизированную лекцию о, как он это назвал, «сгустке излишков»: непереваренных остатках последней трапезы. Серая шерсть, челюсть грызуна. Феликс от отвращения пригрозил, что уволится, но его никто не слушал.
Затем они сходили к голубеводу за советами и кормом, но тот отказался помогать: если голуби заметят хоть одно соколиное перышко, они разлетятся из своих клеток навсегда. Хищная птица при дворе? Ни за что. Пришлось самим отправляться на поиски червей и лягушек.
– Каждый день мы этим заниматься не будем, – предупредил Феликс, когда они насобирали достаточно склизких трофеев. – И вообще, где ты ее будешь держать, хищницу твою?
– В спальне.
– Ну нет. Нет-нет-нет.
– Это моя спальня. Наша спальня – наша с Сумеркой.
– С Сумеркой?
– У нее перья цвета сумерек.
– Не стоит давать ей имя, – предусмотрительно заметил Блез. – Сложнее будет отпустить ее.
– Она Сумерка, – уперся Лисандр.
В глубине души он надеялся, что пустельга никогда от него не улетит.
16
Вот уже четыре месяца подряд в день Черной Луны Брюно Морван отправлялся в крестный путь: против воли шел в северное крыло, пряча под формой отчет для Жакара. Отчего у него самого сводило живот.
А началось все с письма отца, которое он получил в самый разгул зимней стужи. Как оно преодолело заснеженную равнину, где никто и двух шагов пройти не мог, не увязнув по уши, Брюно не знал. Однако, прочитав письмо, пожалел, что учился грамоте.
«Мой дорогой сын, – писал бывший советник Морван, – король держит тебя при дворе из чистой прихоти. Ты позволил ему несправедливо разлучить тебя с твоим медведем. Мне за тебя стыдно. Умоляю тебя разорвать оковы и подняться с колен. Ты жертва; так стань хозяином положения. Обрати прихоть короля против него самого. Нет ничего проще: нужно лишь передавать принцу Жакару полезные сведения о привычках и планах короля. В день Черной Луны принц будет ждать тебя у себя. Ты заложник, Брюно; так стань мятежником. Верни себе уважение в глазах своего медведя – ведь ты наверняка его потерял».
Брюно Морван ничего не смыслил в политике. По-человечески же король ему был скорее симпатичен. Тибо выбрался живым из Гиблого леса, одолел собственное сумасшествие. В лютую зиму он делал все что мог, первым шел на лишения. Спал он плохо, но вставал рано и сразу брался за работу. И наконец, со стражей обращался уважительно и платил щедрое жалованье. Словом, Брюно не видел никакой пользы предавать Тибо – ни для себя, ни для королевства. Отца же он, напротив, всегда побаивался. Принц Жакар тоже не внушал доверия. Однако мнение медведя сильно заботило Бруно.
Он уничтожил письмо и после долгих споров с собой остановился на своеобразном компромиссе: хорошо, он будет носить Жакару доносы в день Черной Луны. Но не будет в них писать ничего важного. Так что предательство выйдет несерьезное и ни к чему плохому не приведет.
В полночь на второй день заседания Совета Брюно проник в северное крыло со своими каракулями за пазухой, постучал в дверь и вошел в переднюю принца, заваленную множеством самых разных вещей. В потускневшем зеркале отражалась единственная свеча. Все здесь представлялось ему каким-то далеким диким краем, где царствует ужасный властелин: с силой льва, ловкостью пантеры и тигриным аппетитом.
Властелин впустил его, запер за ним дверь на три оборота и, вырвав из рук листы, хриплым голосом прочел вслух первые строки:
– «Король паел в маленкой столовой. Он сьел всю порцию…» «Поел», Морван, пишется через «о». А в «маленькой» – мягкий знак. Кстати, он всегда съедает всю порцию. «Съел» с твердым знаком.
– Да, с твердым, сир, я так и написал… разве нет? – пробормотал Морван, на которого нахлынули дурные школьные воспоминания.
Свою безграмотность Брюно всегда воспринимал как стыдную болезнь.
– Нет, ты поставил мягкий. Неуч.
Брюно переминался с ноги на ногу. Берцовая кость, которую он сломал во время битвы с лесом, едва срослась. И в передней Жакара боль неотвратимо возвращалась. Живот, нога. Боль, как мяч, перекидывалась с одного на другое. От близости пса было не легче. Во взгляде его читалось нечто чуждое миру зверей: жестокость. Совершенно людская жестокость.
Жакар, фыркнув, продолжил читать:
– «Король принел вану около девяти чесов». Принял: пэ, эр, и, эн, я, эл. Ванну: вэ, а, две эн, у. Часов – через «а». Ну знаешь ли. Ты алфавит вообще помнишь?
– Да, принц.
– Все тридцать три буквы?
– Тридцать три? Кажется, да, сир.
– «Он отправел Манфреда в пол десятого. Овид заступил на пост у дьвери до канца вечера».
Жакар потряс стопкой листов у Бруно под носом. Стикс поднял уши и зарычал.
– Ты меня за кретина держишь, Морван, или как?
– Ваше высочество?
– И это ты называешь сведения? Да плевал я, когда он там в ванну залез! Думай хорошенько, Морван. Ты уже сунул палец в шестерню, поздно! Или ты мне выкладываешь суть, или король узнает, что ты вытворяешь у него за спиной.
В бороде Брюно проклюнулся розовый рот.
– Хорошенько подумай, – продолжал Жакар. – Будешь сидеть на двух стульях – скоро свернешь себе шею.
