Тибо вдруг сообразил, что вывалил Блезу все свои сокровенные тревоги разом. Он спохватился.
– Вообще-то, главным образом я пришел сказать, что о вас, Блез, будут заботиться наилучшим образом. Ни о чем не волнуйтесь. Главное, ни о чем не волнуйтесь. Думайте только о выздоровлении.
Блез хотел моргнуть, но не смог поднять веки снова.
– Закрыть шторы?
Тибо выждал пару секунд (сколько ушло бы на ответ у обычного собеседника), потом подошел к окну и задернул шторы. Затем коснулся вялой, пухлой, теплой руки и вышел. После посещения Блеза Тибо чувствовал камень на сердце и тяжесть в ногах. В коридоре он столкнулся с врачами. Они явились осмотреть больного, а следом за ними, как вьючный мул, шел Лукас с их чемоданчиками и свежими простынями.
Визит врачей был недолгим. Чем сложнее было положение, тем меньше они задерживались. Они измерили пульс и обсудили больного вслух, даже с ним не поздоровавшись. Однако Блез, в тюрбане из бинтов, не упустил ни слова из их разговора. А вот сменить простыни и нижнее белье пациента они поручили практиканту.
– Вы, вероятно, поняли, зачем я здесь, господин де Френель? – спросил Лукас, оставшись один на один с Блезом. – Сменить белье… Придется нам обоим к этому привыкнуть.
Тон у Лукаса был извиняющийся, но Блез, казалось, был совершенно спокоен: недержание – всего лишь очередной повод для смирения. Осознание, что не теряешь достоинства, когда кто-то моет тебя и подтирает, только прибавляет мудрости. Блез уже отмел в сторону мысли о бесполезности собственного тела, тщетности такой жизни, неспособности чувствовать руки и ноги, о том, что перед глазами теперь всегда будет лишь потолок, потому что мысли эти могли бы свести его с ума, а он достаточно долго проработал в приюте для умалишенных и знал: ясность рассудка единственная ценность, и он сделает все, чтобы ее сохранить.
Лукас приступил к делу.
– Я не очень-то разговорчив, господин де Френель, но могу попытаться, – предложил он, чтобы отвлечься. – Солнце сегодня снова палит. Можно подумать, дождя больше никогда и не будет. Когда вам станет получше, вы тоже сможете подышать воздухом, почему бы и нет? Придумаем, как это устроить, лишь бы комаров было поменьше… Если что, могу вас мелиссой натереть. Кстати, о натираниях, вы знали, что пятна своей крови можно стереть собственной слюной? Но только своей собственной. Говорят, вы все знаете.
Лукас прервался и встал так, чтобы Блезу было его видно.
– Жаль, господин де Френель, что вы не можете мне ответить.
Как всякий, кто умеет по-настоящему слушать, Блез всегда притягивал чужие откровения. Теперь же, когда он не мог даже открыть рта, его способность выслушивать достигла предела, и он уже чувствовал, что его комната скоро превратится в исповедальню. Тем лучше, ведь быть услышанным – значит наполовину исцелиться… И действительно, Лукас, как и Тибо перед ним, стал выкладывать все, что его терзало.
– Вдруг у вас и на это нашелся бы ответ, господин де Френель: я обнаружил, что королева Сидра варит волшебные зелья. Интересно только где. И из чего. Я много изучал местные травы, однако даже не представляю, какие она использует. Но факт в том, что она вылечила Матильде кашель, а Амандине – отрезанный язык. И это не дает мне покоя.
Блез издал что-то вроде хрипа.
– Ах да. Ну конечно, вам никто не сказал про язык. Простите, господин де Френель. Совсем я вас не щажу… Вас с Амандиной обоих нашли в плачевном состоянии. Вас – в коридоре, ее – в своей комнатушке. Но не волнуйтесь, она поправилась. Причем полностью. То-то и оно. Вам не кажется это странным? Рана зарубцевалась за считаные часы. И это на языке, представляете? Кто эта Сидра, ведьма, что ли? Простите, не знаю, что на меня нашло. У вас и своих забот хватает, господин де Френель. Ну, оставлю вас отдыхать. Мы почти закончили. И все-таки… Признаюсь, меня это беспокоит. Я заметил, что боюсь. Раньше я никогда не боялся. В самый жуткий шторм я просто делал что должен. Конечно, держась двумя руками, но страха не было. Страх появился в ноябре, в день, когда наш король вошел в лес. И я не знаю, что теперь с ним делать. Вот вы бы что сделали?
Блез подумал, что страх умного человека ему куда милее, чем беспечность дурака. Тут-то Лукас, в порыве откровенности, и дал ему случайно ключ к одной из главных тайн королевства.
– Но особенно мне не дает покоя вот что. Что бы вы подумали, скажи я вам, что королева Сидра плюнула на ручку кресла Матильды, чтобы оттереть ее кровь? Кровь Матильды. Может, скажете наконец, кто такая эта Сидра?
Блез тщетно пытался пошевелиться. Он моргал изо всех сил. Его внезапно озарило, и все кусочки головоломки собрались воедино. Он все бы отдал, лишь бы прокричать то, что пришло ему в голову.
Если слюна Сидры может стереть кровь Матильды, значит, она должна обладать с ней идеальной биологической совместимостью. То есть быть с ней в ближайшем родстве. Самом близком. Сидра – левша, как кузнец Шарль. А если прибавить ее великолепные познания в травах и, возможно, доступ к неизвестным их видам, коллекцию трупов животных и их шерсти, подаренного Жакару полуволка-полупса; а также ее хриплый голос, бедную мимику, магнетические способности, беспрецедентное одиночество, сырых угрей на обед, убранство комнат из костей и корней, грубую и неокрашенную одежду… Она решила тайно вылечить двух женщин. Почему? Потому что они были важны для нее. Амандина – потому что верна и полезна. А Матильда?
А Матильда – ее мать.
Блез увидел все с пугающей ясностью: Сидра была майской первеницей. Последней жертвой, преподнесенной лесу в равноденствие.
Только одно не укладывалось в общую картину: Сидра соблазнила Альберика всего лет через восемь после того, как ее отдали лесу. Тогда она должна была быть еще ребенком, а стала уже молодой женщиной. Ну и что? Тибо, проведя три дня в лесу, тоже вернулся с длинной бородой и зажившими шрамами. Везде ли время течет одинаково? Возможно, нет. Точно нет. Видимо, в лесу оно бежит быстрее. И один день там – как наши пять. Это может также объяснить, почему ни Сидра, ни Стикс вне леса не стареют, как остальные. Для них время на острове течет невероятно медленно. Другого объяснения Блез не видел.
Блез не мог больше вынести свою немоту. Из его горла вырывались страшные хрипы, веки трепетали, как крылья мотыльков, лоб сморщился, как чернослив, а уши стали лиловыми.
– Какой у вас напряженный вид, господин де Френель, – заметил Лукас, разглаживая простыню. – Это из-за смены белья? Не волнуйтесь, мы с вами привыкнем. А может, это все из-за меня. Что-то я разболтался. Простите. Это не в моих привычках. Не знаю, что на меня нашло. Хотите успокоительного? Да? Нет? Хм… Ладно, я вас оставляю. Так будет лучше. Отдыхайте. Я зайду чуть позже. Обещаю. Ну ладно, до скорой встречи.
Лукас завернул испачканное исподнее в использованные простыни и вышел, оставив в постели – обездвиженного, немого – единственного человека, который знал, что Гиблый лес давно пустил корни во дворце.
28
Трагедия с Блезом в корне изменила жизнь Лисандра. Во-первых, как он и думал, Тибо отправил его в школу. Там, как он и думал, Батист с Флорианом набросились на него, точно мухи на мед. Шли недели, и Лисандр постепенно приспособился как мог. Жался к стенам, молчал, приходил последним и уходил первым. Ему было не по себе, а когда ему было не по себе, в голове становилось пусто; он не мог ни сказать что надо, ни пошевелиться, ни вздохнуть. Существование его свелось к оплеухам и двойкам.
