– Может, достаточно будет проверить, кто их прислал? – предложила Элизабет.
– Нет.
– Ну и зачем тогда мы все распаковываем, сир? – возмутилась Мадлен.
– Чтобы убиваться, зная, что спалили деревянного коня-качалку, – пошутила Эма.
– Чтобы поблагодарить всех как следует, – нетерпеливо объяснил Тибо. – Манфред велит написать тысячи писем с благодарностями, а мне, увы, их подписывать. Но мы ничего не оставим.
– И все же, – рискнула Эма, вытаскивая из «красной зоны» кофточку с искусными витыми узорами, – она от Феликса, он вязал ее зимой у нас на глазах.
– Ладно, кофту от Феликса оставим.
– А эту вязаную крючком шапочку?
– И кто ее вязал, Эма?
– Овид.
– Ладно, пусть будет шапочка.
Элизабет гладила пестренькую игрушечную коровку.
– Столько теплых вещей после такой холодной зимы! Жалко ведь, кузен.
– Знаю.
– И столько сладостей, после наших-то лишений… – подбавила Мадлен.
– Знаю, знаю, – повторил Тибо жестче, чем ему хотелось.
Он был первым правителем Краеугольного Камня, который сожжет подарки своей наследницы. Хотя прекрасно знал, скольким подданным пришлось затянуть пояса, чтобы их преподнести. Но довольно было и одного злопыхателя, чтобы все пошло прахом. Инстинкт защитить дочь был в нем настолько силен, что сводил с ума. Всюду ему виделся яд.
– Я пройдусь, – сказал он, чтобы отогнать страшные мысли.
Но на воздухе он почувствовал себя совершенно потерянным. Небо было слишком огромным, цветы слишком душистыми, птичий щебет оглушительным. Он вдруг понял, что с самого рождения Мириам, то есть вот уже два дня, не покидал спальни (его короткое появление на башне не в счет). Тибо казалось, будто он вернулся из долгого изгнания; он не узнавал ни себя, ни сада вокруг.
– Добрый день, ваше величество, – послышалось за спиной.
Наконец хоть кто-то знакомый: крайне взволнованный капитан.
– О! Гийом, Гийом, Гийом!
Последние двое суток Гийом подкарауливал короля, но не решался его тревожить. Между тем дела не ждали. Ливень переполнил Верную, она залила поля, канавы, дороги. Вымыла с прибрежного кладбища гробы и понесла их к бухте. Теперь на причале люди разбираются, где чьи покойники. Гийом подстерегал минуту, когда король выберется из своей скорлупы, но теперь никак не мог заговорить: он не видел короля – перед ним стоял усталый, ошалелый, растерянный друг. Он видел Тибо таким только однажды: на «Изабелле», в день их с Эмой свадьбы.
– Знаешь, что меня удивляет? – Тибо заговорил первым.
– Нет.
– Что сегодня – самый обычный день. Я обошел весь сад и все внимательно рассмотрел. Каждый занят своим делом. Грабли гребут траву, листья висят на ветках. Но для меня – все по-другому. Абсолютно все. Если б ты ее видел, Гийом… Приходи посмотреть.
– Прости, может, мне следовало зайти пораньше? Я просто думал…
– Ты правильно думал. Но сегодня зайди на нее взглянуть. Это, можно сказать, уже долг.
– Прости, я не сделал чего-то, что должен?
– Пока нет. Но когда она станет твоей крестницей…
– Моей кре… Ты надо мной смеешься?
– Разумеется, нет. С чего бы мне смеяться над лучшим другом?
Капитан не ответил. Это была невероятная честь. Крестный отец и крестная мать отвечали за ребенка, если его родители умрут; а если речь о наследнице трона, то правили как регенты до ее совершеннолетия.
– Ты ведь, надеюсь, не откажешься? Мы и крестную мать выбрали тебе под стать. Золотую девушку.
От намека на Элизабет капитан залился краской.
– У королей друзей мало, Гийом, а с тобой и думать не пришлось. Давай соглашайся, и все тут.
Гийом улыбнулся:
– Спасибо, Тибо. Это такая честь. Это…
Он приложил руку к сердцу. Этому застенчивому человеку было так неловко, и он очень не хотел расчувствоваться перед королем. И поэтому резко сменил тему:
– Лоран Лемуан хотел с тобой поговорить.
– Знаю, Манфред мне передал. Но сейчас не лучшее время.
– Ошибаешься. Время самое подходящее.
– Правда?
– Да.
– Ладно. Зайду к нему вечером. Заодно на звезды посмотрю. Интересно, мерцает ли еще Мириам.
– Вот именно, Тибо.
– Что – вот именно?
– Про Мириам он и хотел поговорить.
– Вот как? И почему же?
Гийом помедлил. Не ему следовало сообщать эту странную новость, но слова так и вертелись на языке.
– Она исчезла.
– Что?
– Она… будто упала с неба.
– Ну нет, Гийом. Невозможно. Звезды не исчезают вот так, ни с того ни с сего. Наверняка у него что-то с линзами в телескопе.
– Тибо… Я был там вчера ночью. Это правда, ее нет на небе.
– И как давно?
– С рождения твоей дочери.
– Мириам?
– Да. Ее. Моей крестницы.
Тибо провел рукой по щетине. Неужели и правда звезда упала на их забытый каменный край, исхлестанный ветрами, источенный холодной сталью Северного моря? Он подумал о древних останках во Френельской пещере. Подумал о созвездии Азале, о его звездах, которые гибнут, давая имена принцессам. Подумал об Ариель, дочери Пьера, и о волках, утащивших ее в лес.
Волки. Лес. Ариель. Мириам.
Мириам.
39
Теперь Бенуа был уверен, что любит Мадлен. Или, по крайней мере, ее волосы. И совершенно точно – ее грудь. Не говоря уже о ее положении при королеве. Да, решено: он влюблен.
Из поездки он вернулся на два дня позже остальных, покрытый волдырями от солнечных ожогов. Он сразу же спросил, где Мадлен, и нашел ее в саду, в беседке в форме ракушки: она сидела на своей любимой скамейке и вышивала, пользуясь последними лучами закатного солнца. Увидев бегущего к ней обгорелого Бенуа, она мысленно смирилась с тем, что последние минуты гаснущего дня будут испорчены.
Простую душу Мадлен завораживали самые простые вещи. Вздувшиеся, как паруса, простыни на бельевой веревке, мурчание кошки, пряный запах настурций, бархатистый пух персиков, куколки гусениц, нашествия божьих коровок. Она заботилась о королеве с искренней привязанностью и скромно пеленала принцессу, как пеленала и крестьянских детишек с фермы, когда их родители уходили в поле. О существовании карьерной лестницы она и не догадывалась. Знала только деревянную, с которой охотно собирала по осени груши. Мадлен была простодушной, доброжелательной, усердной в работе и любила посплетничать вечерком. Что до любовных дел, она предпочитала свои мечты реальным кавалерам, ибо те слишком явственно стремились заглянуть ей в корсаж.
