Лисандр даже не заметил Лаванды. Когда же он глянул на нее, ее беличьи щечки залились краской, и она отвернулась. Но Батист не отставал:
– Ты ее, наверное, с садовым гномом спутал, Лис, но немудрено – ее едва видать. Погоди-ка… Лисандр и Лаванда! Даже звучит похоже! Лисандр и Лаванда-Валанда, хе-хе.
Последнюю шутку он повторял уже в тысячный раз, она превратилась у него в слово-паразит. Однако Батист не знал, что и на него кое-кто смотрит. Феликс не спускал с него глаз. Он его ненавидел. И каждый день боролся с искушением сбросить Батиста с вершины Мыса Забвения. Лисандр взял с него слово, что он не станет вмешиваться в их дела, но Феликс только ждал повода поймать сына мясника с поличным. И вот на их тени легла исполинская тень рулевого.
– А ну топай, шут, а то уши надеру!
– Эй? А чего я сделал-то? Только поздоровался с нашим сорнячком, и все. Так ведь, Флориан?
Флориан отступил на пару шагов. Но слуга-великан его и не заметил, впрочем, как и все вокруг. Будто его и не было вовсе.
– Топай, говорю, – повторил Феликс Батисту.
– Ой, да уж и поболтать, что ли, нель…
Феликс поднял его сзади за штаны и на вытянутой руке занес над прудом. Батист болтался над самой водой и видел, как отражение корчит ему рожи. Лягушка прыгнула возле самого уха.
– Отпусти, здоровяк!
– Ладно.
Феликс уронил его в илистую воду.
– Пойдем, Лисандр, а он пускай хоть помоется разок.
Феликс думал, что поступил правильно, но жестоко ошибался. Лисандр не простит ему этого до конца дней. Быть сорняком, которого защищает исполин, – это стыд. А когда исполин защищает при всех – это форменное унижение. Он отвернулся от Феликса и зашагал прочь.
– Отстань от меня, Феликс.
– Эй! Ты куда?
Лисандр, не оглядываясь, пожал плечами.
– Скажи мне, куда ты! И с чего опять дуешься?
Лисандр шумно вздохнул и, помедлив секунду, сказал только:
– К Эпиналю.
Ему будет лучше подальше от праздника. И, как всегда, подальше от всех. Как можно дальше.
48
План Эсме включал два коротких пункта. Первый: разумеется, поздравить принцессу. Широким шагом, выдающим ее привычку к штанам, она направилась к иве. Платье цвета мятного ликера она позаимствовала у сестры, а дочь сапожника сплела ей венок из ромашек, и он худо-бедно поддерживал в порядке ее прическу, хотя узел из волос чуть не развалился, когда она наклонилась над колыбелью.
Ну вот, первое дело сделано. Теперь второе – фуршет. Однако тут возникла заминка: Лукас как раз решил тоже заняться закусками. Эсме стала ждать, когда он снова пойдет танцевать. Вот заиграл вальс, и на вытоптанной лужайке стали собираться пары. Эмилия под руку с Проказой. Мадлен – с Сильвеном Удачей, в котором больше всего ей нравилась фамилия (Бенуа, заметив их, вонзил нож в остатки жареной свиньи). Лоран Лемуан (сильно близорукий) с Ирмой Доброй (совсем слепой). Но Лукас танцевать не пошел.
Он заметил Эсме и – катастрофа! – направился к ней. Первой ее мыслью было, конечно, сбежать, но он ей улыбнулся. И ямочки ее удержали.
Вообще-то он славный. Почему же ей нужно его избегать?
Потому что после случая с гадюкой в ее любовь к Лукасу прокралась какая-то безнадежность, и она убегала не от Лукаса, а от этой безнадежности. А Лукас тем временем приближался. Только бы не заговорил!..
Лукас молча протянул ей руку. Она взяла ее, горячую, последовала за ним, и, прежде чем поняла, что случилось, они уже танцевали вместе. Они отлично подошли друг другу. Лукас был высокий, и девушки обычно не доходили ему и до плеча, но ухо Эсме оказалось так близко, что он мог просто шептать, и она все слышала.
– Где ты пропадала? Я уже собрался тебе письмо с посыльным отправлять.
– И что бы было в том письме?
– Благодарность, разумеется.
– За что благодарность, Лукас? Я чуть все тебе не испортила.
– Ты сама знаешь, что это не так.
Они замолчали, настороженно вслушиваясь в прикосновения друг друга. Лукас нашел, что платье Эсме к лицу и венок из ромашек тоже, но все же в своих огромных потрепанных сапогах она была ему куда милее. Его ладонь лежала на ее спине и чувствовала, как сердце ее колотится, будто сумасшедшее. Эсме догадалась об этом.
– Видимо, с моим сердцем все-таки не все ладно… – сказала Эсме.
– Без стетоскопа трудно сказать.
– Ты и так его прекрасно слышишь, Лукас.
На мгновение он сбился с ритма.
– Да. Ты права.
– Так ответь же ему.
– Не могу. Так, как твоему сердцу хотелось бы.
Слова эти Лукас проговорил через силу. На днях он наконец осознал, насколько Эсме ему нравится. Не видя ее, он вдруг понял, что скучает. Вспоминал их прогулки и запоздало догадался, зачем ей понадобилось стучаться к нему. А он, зарывшись по уши в учебу, не уделил ей внимания, какого она заслуживала. Смелая, бесстрашная, щедрая девушка, да еще и ростом выше его плеча… Словно нарочно высечена ему под стать. Бесценный дар, который ветром принесло к его крыльцу. Она танцевала, гибкая, юная, крепкая. От ее светлых волос пахло медом. Он мог бы приблизиться, прямо сейчас, в этот же миг, прижать ее к себе чуть сильнее. Он знал, что она только этого и желает.
Но он также знал, что не влюблен в нее. Он уже совершил подобную ошибку в прошлом. Из-за поспешности. И мягкости. Но что размякло, то быстро черствеет: Анжелика не простила ему, что он сбежал от нее так внезапно. В его ласках она увидела обещание, и он ее ранил. Но в этот раз Лукас не хотел все портить, Эсме заслуживала гораздо большего.
Вокруг них заливались скрипки, пробиваясь сквозь смех и звон посуды.
– Ты уже любил кого-то? – спросила она.
Он помедлил с ответом.
– Да.
– Ты уверен.
– Да.
– Откуда ты знаешь?
Рука Лукаса стала тяжелее. Он не собирался описывать, как мучительно любить женщину, которая никогда не будет с тобой, и как он жалел, что нельзя вырезать из груди сердце. Он не станет рассказывать, как ему хочется смеяться всякий раз, когда она смеется, плакать вместо нее, укладывать спать, согревать ее, будить по утрам. От одной этой мысли какая-то бурлящая пустота шевелилась глубоко внутри. Он ощущал ее в своих руках, слишком сильных, чтобы никого не сжимать в объятиях, и в слишком бурной крови, которой некому отдать свой жар. Он долго надеялся, что сможет излечиться от этого чувства, но как – не знал.
Эсме перестала следить за музыкой. Она была уверена, что их дружба кончится вместе с этим танцем, а скрипки уже замедлили темп… Одна за другой расходились пары: кто неспешно, кто торопливо. Она тоже решила выскользнуть из рук Лукаса, но он удержал ее. Она попыталась высвободиться снова, но он настаивал. И она опустила голову ему на плечо, на ту самую синюю докторскую рубашку. Лукас поправил выбившийся из ее пшеничных волос цветок.
