– Вроде еще одна просьба имелась? – уточнил я. – Небольшая. Готов выслушать.
– Саш, я правда сегодня ночью не выспалась, – жалобно протянула Ольга Михайловна. – Еще одну такую просто не перенесу.
– Так ведь вроде этот момент мы уже обсудили? Спите спокойно, родная женщина моя, и пусть вам снятся только хорошие сны. Ну что, это все?
– Саш, может…
– Нет, – резко оборвал я ее вопрос. – Нет. У меня на сегодня запланированы очень важные встречи, причем пока непонятно, сколько времени они займут. И давайте не возвращаться больше к этой теме, хорошо? Мы славно побеседовали, не стоит под конец разговора портить пусть даже и иллюзорное, но все же взаимопонимание.
– Хорошо. – Ряжская глянула на часы. – Тогда разбегаемся в разные стороны. Не ты один сильно занятой человек, знаешь ли.
– Так тому и быть. – Я поднялся с кресла. – Тем более что меня наверняка ждут в операционном зале.
Так оно и оказалось. Писк замка еще не стих, а Федотова повисла у меня на шее, при этом перепугав бабушку-клиентку, как раз садившуюся напротив Марии, и вызвав гримаску недовольства у Алены, которая решила нас проводить до выхода.
– Смолин! – облобызала меня в обе щеки Федотова. – Как же хорошо, что ты, оказывается, не помер!
– Однако! – усмехнулась Ольга Михайловна. – А твои приятельницы, Саша, девушки на позитиве. Душа радуется!
– Они такие, – подтвердил я, ощутив, как в кармане джинсов задергался смартфон. – Наташка, да расцепи ты руки, зараза такая! Мне звонит кто-то, ответить надо.
Это оказался Николай.
– Саш, привет! – бодро проорал он мне прямо в ухо. – Ну чего, я свободен, можем прокатиться по нашему делу. Ты сейчас где?
– На Сивцевом, – ответил я. – В банке.
– А, прогулка по местам боевой молодости? Святое дело. Но это хорошо, я как раз неподалеку. Давай я тебя минут через сорок у «Художественного» подхвачу. Нормально?
– Вполне. – Я глянул на Федотову, которая смотрела на меня так же, как ребенок на новогоднюю елку тридцать первого декабря, то есть с предвкушением и надеждой. – Договорились.
– Саш, подвезти? – осведомилась у меня Ряжская. – Нет? Ну, как знаешь. Все, на связи. И, Алена, непременно напомните Дмитрию Борисовичу, что в районе пяти часов я к нему наведаюсь с одним потенциальным клиентом. Очень важным для банка клиентом!
– Обязательно, – прощебетала референтка.
Через минуту она, проводив гостью, прошла мимо нас, не забыв попутно добавить:
– Попрошу соблюдать порядок в операционном зале. Это банк!
– А то мы не знали, – негромко сообщила в спину ей Юрченкова. – Королева недоделанная! Работает без году неделя, а гонору-то, гонору!
– Да и хрен с ней! – отмахнулась Федотова. – Сашк, ты где? Как? А про Ленку тебе рассказали? Я ее сыночка видела, он такая лапа!
Казалось бы – много ли можно рассказать за те двадцать минут, что у меня были? Представьте себе – много! Невероятно много! У меня аж в ушах зазвенело от переизбытка информации. Видать, долго моя бывшая коллега в себе ее копила, вот и выплеснула сразу все запасы.
Погода на улице тем временем начала портиться. Вроде в банке-то пробыл всего ничего, а на солнышко уже какая-то дымка наползла и теплый до того ветерок ощутимо похолодел.
– Надо было куртку захватить, – произнес я вслух. – Как бы не простыть.
И вот тут меня охватило неприятное ощущение чужого взгляда, направленного мне в спину. Причем не просто чужого, а очень, очень недоброго, если не сказать ненавидящего. В былые времена я бы списал все на синдром накопленной усталости или другие извивы психики, но сейчас другое дело. Сейчас я своим чувствам доверял, зная, что они редко меня подводят.
Резко развернувшись, я скользнул взглядом по окнам банка. Нет, никто, кроме Федотовой и Юрченковой, прощально замахавших руками, на меня не смотрел, но на их счет у меня сомнений не возникло. И ведь вертикальные жалюзи нигде не дернулись. Хотя это не показатель.
Интересно, кто же в этом здании меня может настолько не любить, особенно если учесть, что в нем почти не осталось моих знакомых как таковых?
– Жанна, а ты в банке ничего странного не заметила? – спросил я у своей спутницы, махнув в ответ своим бывшим сослуживицам. – Необычного?
– Если не считать домогательств к тебе бабули Ряжской – нет, – язвительно ответила та. – Ну, еще дизайн помещений откровенно неудачный, но ты же не о том меня спрашиваешь?
– Ну да. – Я поежился под порывом ветра и еще раз глянул на окна. – Ладно, пошли. Может, на Арбате какой магазин одежды среди сувенирных лавок попадется, я куртку куплю. Или кофту.
– Там дорого.
– После Милана мне везде дешево. По твоей милости столько денег там оставили! И главное, зачем?
Когда я залез в отдельский микроавтобус, погода совсем уж испортилась, по небу с невероятной скоростью неслись рваные серые облака.
– Здорово, – поприветствовал меня Нифонтов. – Видал, как погода испортилась? Не иначе как дождь скоро ливанет.
– И тогда тебе придется везти меня домой, – продолжил я его мысль. – Ты же не бросишь друга на улице, когда разверзнутся хляби небесные?
– Да как нечего делать, – фыркнул оперативник. – Ты просто плохо меня знаешь. Ладно, это все лирика. Значит, так, в дурке в разговоры с персоналом не лезь, если чего спросят, кивай или отвечай односложно, ясно? Там не обычная психиатрическая клиника, а, скажем так… э-э-э… ведомственная. Туда абы кого не кладут. Надеюсь, моих полномочий для свидания с гражданкой Светланой Черемисиной хватит, по крайней мере Пал Палыч уверен в этом. Он там как-то раз бывал года два или три назад, тоже свидетельницу опрашивал.
– Хорошо, – покладисто согласился я. – Мне же проще.
Что клиника на самом деле непростая, мне стало понятно еще на въезде в нее, который был оборудован настолько капитально, что в какой-то момент показалось, что мы не в больницу приехали, а на секретную военную базу с кучей степеней допуска.
Впрочем, когда мы миновали пропускной пункт, стало ясно, что это все же то самое место, где больные душой бедолаги снова пытаются обрести себя. Зелень газонов, аккуратно подстриженные кусты, широкие дорожки, по которым неспешно передвигались люди в одинаковой больничной одежде, некоторые сами по себе, некоторые в сопровождении медсестер или даже санитаров, – все говорило о том, что мы прибыли туда, куда надо.
И главное, выражение лиц гуляющих по тропинкам людей. Оно было не таким, как у тех, кто сейчас находился по ту сторону забора. Оно было иным. У кого-то одухотворенным, у кого-то отрешенным, у кого-то вовсе непонятным. Но все равно их всех, таких разных, объединяло одно – публичное одиночество. Они были среди людей, и все же каждый из них оставался при этом один на один с собой самим.
