— Софья, сегодня нужно поработать до восьми, — Нина Анатольевна сообщает по телефону в ультимативной форме.
— Но…, — пытаюсь возразить, отсчитываю сдачу.
— Я помню, о чем мы с тобой договаривались, ты уходишь за час до заката, чтобы не возвращаться по темноте. Но и ты не забывай, что имеешь работу благодаря моей доброте, — отрезает владелица магазинчика. — Буду в восемь. Так и быть Толя подвезет тебя до поселка.
— Спасибо, — благодарю, улыбаясь следующему клиенту.
Я изредка поднимаю взгляд на циферблат круглых часов, кажется, что минутная стрелка сошла с ума ускорив свой бег минимум вдвое. За окном слишком быстро сгущались сумерки, а на душе разрасталась тревога. Маша сойдет с ума, если я не вернусь к шести, и у меняя нет никакой возможности предупредить.
— Беги, Толя тебя ждет, — наконец порог переступает владелица магазина.
Повторять дважды ей не приходится. Я оставляю рабочий телефон и ключи от кассы на стойке, срываю куртку с крючка, накидывая ее на плечи выбегаю на улицу.
— Вечер добрый, Софушка, — открыв пассажирскую дверь, мужчина ожидает у автомобиля.
— Добрый вечер, дядь Толь, — ныряю внутрь.
— Торопишься? — интересуется, с трудом обхватывая круглый живот ремнем безопасности.
— Очень. Сестра волнуется, — я перевожу взгляд на крохотные наручные часы. Половина десятого
— Пристегнись, довезу с ветерком, — мужчина по-отечески хлопает меня по коленке и выезжает на трассу.
— Дядь Толь, вы не могли сделать музыку тише, — я с ужасом всматриваюсь в непроглядную темень за окном автомобиля.
— А что такое?
— Не хочу собрать всех соседских собак добираясь до своего участка.
Мужчина понимающе хмыкает и сворачивает к нашему поселочку:
— Дальше уж извини, Софушка, не поеду. Застряну в вашей глине и придется ждать весны, — тормозит на границе, где асфальтированная дорога сменяется грунтовой.
— Дядь Толь, тут буквально двести метров, а дальше опять асфальт.
— Не поеду и не проси, — отмахивается. — Доброй ночи, — прощается, всем своим видом указывая, чтобы я освобождала автомобиль.
— И вам, — выхожу и мягко закрываю дверь, не желая издать ненужный мне сейчас шум.
Дядя Толя же, прибавив громкость магнитолы на полную, срывается с места.
— Вот черт, — интуитивно выбираю неосвещённые участки дороги и буквально крадусь прислушиваясь. Да разве можно что-то расслышать, когда зычное пение народной артистки перебудило всех собак? Ускоряюсь, в надежде, что за лаем не расслышать моих шагов. Ничего, — успокаиваю себя. Если вчера “трущобы” прочесывал охотник, то он вряд ли появится сегодня. И в тот момент, когда удалось убедить себя в безопасности, где-то в глубине дачного массива разносится нечеловеческий визг. Лай в мгновение замолкает, а неестественную тишину не нарушает даже дуновение ветра. От ужаса на моей шее поднимаются мягкие волоски, и я слышу собственное дыхание.
Живодеры.
Только с их появлением замолкает все живое. Собаки чувствуют хищника сильнее, забиваются в щели… как и те, кто вынужден жить в ветхих домиках, прячутся с появлением роя. Если охотники приходят за определенным человеком или нелюдем, то живодерам абсолютно все равно, кто встретится на их пути. Для них все мы — игрушки. Игрушки для кровавого, ничем не оправданного своей жестокостью развлечения.
С ними невозможно договориться или бесполезно умолять о пощаде. В девяноста девяти процентах из ста встреча с живодерами приравнивается к смерти, и если повезет и кто-то из роя будет голоден, то быстрой.
Втягиваю голову, мои колени полусогнуты, перемещаюсь короткими перебежками. После каждой останавливаюсь и прислушиваюсь, и ничего — тишина, меня будто отправили в космос, а собственное дыхание кажется громким хрипом.
Оглядываюсь — несколько фонарей тускло освещают грунтовую дорогу, с неровностями и ямами полными рыжей грязи, всматриваюсь в темноту перед собой, человеческому глазу ничего не разобрать. Только кое-где силуэты низких дачных домиков подсвечивает редкое освещение. Наш участок находится во втором ряду от края дачного массива, и я лелею себя надеждой, что успею вовремя добраться до укрытия.
Я не хочу оставаться на месте, но и нестись сломя голову, не зная, что ожидает впереди, не готова. Ступаю крадучись, до боли в глазах всматриваюсь под ноги: один неверный шаг и мне не спастись.
Мелькает мысль вернуться к дороге, бежать к трассе что есть сил, надеясь, что живодеры двинутся в противоположную сторону или найдут себе жертву раньше, чем услышат мое гулкое сердцебиение и топот твердой подошвы кед.
Шаг, второй, третий, — изредка поднимаю голову, ищу взглядом возвышающиеся, служащие мне ориентиром, голые ветви соседской яблони.
Тишина становится звенящей.
Мне нестерпимо хочется откашляться, но я лишь сглатываю и сглатываю вязкую слюну, борясь с першением в горле.
Крик повторяется. Более громкий. Отчаянный. И вновь все замолкает.
Я на мгновение остановилась, зажмурилась, сделала глубокий вдох и распахнув глаза побежала, забыв о всякой безопасности. Сейчас у меня есть шанс на спасение, крохотный, даже призрачный, но это лучше, чем ничего.
По моей спине струятся ледяные капли поты, а лицо горит огнем.
Обостренный адреналином слух улавливает в дали голоса, возбужденные, агрессивные. Живодеры грызутся между словно свора собак. Глухие удары, выкрики, визги бедолаги, что не смог от них укрыться, но все померкло перед истеричным хохотом. Неровным. Глумливым. Болезненным.
— Да что ты опять встала?! — выныривая из темноты сестра хватает меня за руку и дергает на себя. — Беги! Быстрее! — я не разбираю дороги, полностью доверяю Маше, бегу на пределе сил. Спотыкаюсь, падаю на четвереньки сбивая ладони, поднимаюсь и бегу вновь.
Пугающие звуки гонят нас сквозь дачные участки. Мы продираемся через разросшиеся кусты малины и давно не знавшие ухода деревья и кустарники. Половина дачного массива заброшена, не просто оставлена на зиму, а не посещается своими хозяевами в течение несколько лет. С каждым годом дачный поселок обрастает историями и их жуткими подробностями об убийствах и пропажах людей. Летом дачники стараются уезжать до темноты, ну а тем, кому не повезло — таким как мы с Машей, ничего не остается. Мы вынуждены выживать.
Выныриваем из темноты у границы нашего участка. С остервенением раскидываем мусор освобождая проход в укрытие. Маша не дожидается пока я спущусь по лестнице, сталкивает меня в непроглядную черноту. Ныряет за мной, задвигает дверцу, лишая хоть какого освещения.
— Нормально?
— Да, — шепчу. Если бы я сейчас случайно подвернула ногу, то вряд ли обратила внимание на боль. — Меня хозяйка задержала, — оправдываюсь, а тело начинает бить крупной дрожью.
